Шрифт:
Закладка:
Третьей жалобой нагрузил ЦК поэт Н. Грибачев. 8 декабря он сообщил, что, по его мнению, выступление Ромма может нанести вред нашему, советскому, искусству. Он выделил четыре тезиса, вокруг которого вращаются «теоретические немощные изыски М. Ромма и его рассчитанные на эстрадный успех эмоции».
Первый тезис: для Ромма сомнительны всякие традиции.
Второй тезис: по его мнению, социалистический реализм нынче не плодотворен.
Третий тезис: заметно желание списать под культ личности борьбу партии с идейными шатаниями. Заодно поставить знак равенства между борьбой против космополитизма и антисемитизмом, хотя между ними нет ничего общего.
Четвертый тезис: пользуясь методами культа личности, вывести из строя инакомыслящих (по отношению к Ромму и иже с ним). А это — о, ужас! — как пить дать приведет к «братанию с буржуазным искусством и его эстетикой».
Грибачев просит ЦК КПСС вынести свое авторитетное суждение по этому вопросу.
Михаил Ильич не случайный человек в партии. Он вступил в ВКП(б) в 1939 году, кстати, раньше своих трех оппонентов, был членом парткома «Мосфильма». Знал, что такое партийная дисциплина. Поэтому, когда Дядя Митяй — так за глаза называли заведующего Отделом культуры ЦК Д. А. Поликарпова — предложил ему написать объяснительную записку, пришлось «взять под козырек». Причем цековец дал понять, что это должно быть покаянное послание. Ромм в данном случае обвиняемый и должен не огрызаться, а признать свои ошибки.
Писать нужно было на имя Л. Ф. Ильичева, председателя Идеологической комиссии при ЦК КПСС. Этот только что сформированный орган занимался проверкой правильности идеологической позиции во всех сферах жизни, в том числе в литературе и искусстве. Ромм перед Новым годом болел, сердце давало о себе знать все чаще и чаще, поэтому закончил писать только 7 февраля. Еще быстро уложился: послание получилось содержательным и большим по объему.
Михаил Ильич сразу напоминает: он не смешивал борьбу против космополитизма и антисемитизм. Он говорил лишь о том, как безжалостно расправлялись с работниками искусства, в основном евреями, под видом борьбы с безродным космополитизмом. Теперь пострадавшие амнистированы.
Ромм приводит примеры проявлений антисемитизма в писательской среде. В частности, раскрытие псевдонимов.
Киношники, в отличие от писателей, своих защищали.
В объяснительной записке режиссер признает и свои ошибки. Во-первых, ему не следовало так выступать на конференции, посвященной совсем другой тематике. Во-вторых, он был слишком резок в суждениях. В-третьих, ошибочно присоединил Кочетова к Грибачеву и Софронову. Всеволод Анисимович в борьбе с космополитизмом не участвовал.
В заключение Ромм упомянул о собственных достижениях — перечислил своих учеников во ВГИКе и на режиссерских курсах «Мосфильма».
В следующей фазе этой канители в бой вступили сотрудники Идеологического отдела ЦК КПСС. Проштудировав документы, они 15 июня отправили свои выводы в ЦК.
Сначала они вкратце изложили суть дела. Мол, три авторитетных писателя пожаловались на непартийное поведение кинорежиссера Ромма, который прилюдно обвинил их в антисемитизме и травле еврейской интеллигенции. Утверждал, что тем самым они проводят непартийную линию.
В своих объяснениях, продолжают идеологи, Ромм признал мелкие ошибки, однако продолжает упорствовать в главном: по-прежнему утверждает, что под видом борьбы с космополитизмом в нашей стране целенаправленно велась расправа с кадрами еврейской интеллигенции.
Пожурили Ромма и за другие аналогичные выступления. Сообщили, что «за отчетный период» режиссер продолжает гнуть свою линию. Имелись в виду выступления Михаила Ильича во время встречи руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства 7 марта (письмо идеологов написано 10 мая) и на VI пленуме Оргкомитета Союза работников кинематографии СССР 17 апреля.
Особенно авторы подчеркивают, что стенограмма речи на ноябрьской конференции в ВТО до сих пор ходит по рукам, перечитывается, переписывается и по-прежнему оказывает свое тлетворное влияние на неокрепшие умы, мешая представителям творческих кадров страны шагать к намеченным партией целям в едином строю.
Каков же вывод? Выступление товарища Ромма на конференции в ВТО является политически ошибочным. Что делать? Целесообразно предложить партийной организации киностудии «Мосфильм» (то бишь по месту работы смутьяна) обсудить поведение М. И. Ромма в связи с заявлениями трех писателей.
И 8 июня 1963 года зам. зав. подотделом кинематографии Идеологического отдела ЦК КПСС Г. Куницын отфутболил копии всех материалов секретарю парткома киностудии «Мосфильм». Пусть теперь сами разбираются.
Михаил Ромм в домашнем кабинете. На стене — портрет его жены актрисы Елены Кузьминой
1960-е
[РГАКФД]
Как частенько бывало в аналогичных ситуациях, разборка на работе, среди своих, носила отчасти формальный характер. Были упреки, порицания: неправы вы, Михаил Ильич, ох, неправы… Но постепенно дело спустили на тормозах. Снаряд просвистел мимо. Михаил Ильич по-прежнему руководил Третьим творческим объединением, преподавал во ВГИКе и — главное — исподволь продолжал готовить новый фильм. На сей раз — документальный. Материалов день ото дня накапливалось все больше.
Это все была глобальная нервотрепка. Беспокоили режиссера и по мелочам. В начале февраля 1963 года Михаил Ильич сильно болел — опять, уже в который раз, подводило сердце. Елена Александровна и Наталья с ног сбились, разрываясь между больницей и домом. У Натальи к тому же работа (она терапевт) и пятилетний сынишка. Ромма стараются оберегать от негативных эмоций. Да разве это возможно. Нет-нет, а потом вдруг что-то прорвется. Например, узнал, что, выступая на съезде украинских кинематографистов, Пырьев брякнул, будто Ромм пренебрегает творческой критикой.
Об этой новости Михаилу Ильичу написал старый приятель Мачерет, у которого в свое время он начинал ассистентом на картине «Дела и люди».
Получилось же так. Ромм показал Александру Вениаминовичу «Девять дней одного года» еще до того, как картина была закончена. Мачерет сделал несколько замечаний, и оба остались огорчены разговором. Режиссер расстроился из-за критического отзыва. Первый зритель из-за того, что испортил настроение человеку, к которому с давних пор питал большую дружескую привязанность.
С течением времени отношения нормализовались, «Девять дней» успешно шли по экранам. А Мачерет на какой-то киношной тусовке рассказал об этом пустяковом случае Пырьеву. У того сразу ушки на макушке. Спросил:
— Ну и как Михаил отнесся к твоим критическим замечаниям?
— Едва ли они доставили ему удовольствие, — ответил Мачерет. — Кому приятно, когда его работу критикуют.
И вот, основываясь на этом малозначащем разговоре, Пырьев приписал Ромму нетерпимость к критике.
Александр Вениаминович сразу написал Пырьеву сердитое письмо, в котором отругал того за публичную ссылку на частную беседу, и потом еще долго
