выясняем, как оно появилось? Матфей, самый последний, прагматик, человек размышлений среди синоптиков, один знает об этом мотиве, который, как говорят, побудил Господа отправиться в Галилею. Лука ничего об этом не знает: он только говорит, что Иисус вернулся в Галилею в силе Духа, то есть в силе того же Духа, который повел Его в пустыню, где Он был искушаем. Конечно, Лука не может быть авторитетом в этом вопросе, поскольку он уже так поспешно сообщил о заключении Крестителя в тюрьму в С. 3, 19. 20. Но Марк снова берется за развязывание узла — и действительно развязывает его. После рассказа об искушении он просто сообщает: «после того как Иоанн был предан, Иисус пришел в Галилею», так что для его все еще непредвзятого взгляда оба варианта, что Креститель только что был заключен в темницу, а Иисус идет в Галилею и появляется там, вообще совпадают, и Матфей связывает их только размышлением о том, что известие о несчастливом конце Предтечи послужило мотивом для появления Иисуса в Галилее со своей проповедью.

Но разве взгляд Марка, несмотря на всю видимость его беспристрастности, не менее вдохновлен вполне определенной рефлексией? Уверенность и наивность, с которой она появляется, не повод с самого начала отрицать ее происхождение из рефлексии, поскольку даже самый рефлексивный прагматизм может быть способен и силен на такое беспристрастное изложение, которое не нуждается в том, чтобы дать рефлексии возникнуть в ее умопостигаемом посредничестве, но живо перерабатывает ее в группировку фактов и позволяет ей работать как внутренней рефлексии. Как видно, имеется в виду часто обсуждаемый вопрос о том, действительно ли Иисус появился только или даже сразу после того, как был схвачен Креститель. Напротив, четвертый евангелист сообщает, что Иисус и Креститель продолжали работать вместе в течение длительного времени, так как же синоптики пришли к своему сообщению о том, что Иоанн был схвачен до появления Иисуса? Что ж, это сообщение тоже достаточно «ложно», отвечает де Ветте, это «неточность», которая «принадлежит самой древней евангельской традиции». Критика одного только четвертого Евангелия уже освободила нас, вернее, синоптистов, от этого случая, поскольку ничто из того, что в нем сообщается об одновременной деятельности Иисуса и Крестителя, не может оказаться реальной историей. Поэтому если до сих пор мы только высказывали подозрение, что идеальная точка зрения, согласно которой утренняя звезда должна была зайти, когда должно было взойти солнце спасения, могла отсрочить заключение Крестителя в тюрьму, а именно до появления Иисуса, то теперь мы должны скорее высказать противоположное подозрение, что она перенесла это событие на более позднее время, так что Иоанн действительно предстает как утренняя звезда, которая должна бледнеть при восходе солнца. И с этим подозрением, с уверенностью, что оно оправдано — впрочем, что мы говорим о подозрении, — с уверенностью, что дело обстояло совсем иначе, на этом все и закончится. Иисус не мог вернуться в Галилею ни при известии о том, что Иоанн схвачен, ни даже в тот момент, когда судьба Крестителя была решена. Мы уже не знаем, что Иисус пошел на Иордан, чтобы принять крещение от Крестителя, запись о том, что после крещения Господь был искушаем в пустыне, давно распалась — так как же Иисус может вернуться в Галилею после искушения, после пребывания в пустыне, во время которого Креститель был заключен в темницу? Весь этот прагматизм синоптистов перестает для нас существовать, если Иисус не пошел на крещение, а те сорок дней, которые он провел в пустыне после крещения, уже не входят в тонкую историю его жизни. Как мы должны начать возвращать Его в Галилею от Иордана после того, как Креститель был заключен в темницу? Как? Нам не нужно его возвращать, если мы не знаем, что он вообще покинул Галилею. Но тогда мы не знаем, когда он появился в Галилее, во всяком случае, мы не знаем, что это произошло сразу после ареста Крестителя; Единственное, что нам известно, это то, что евангельский прагматизм сблизил заключение Крестителя, которое могло произойти за несколько лет до этого, и появление Иисуса настолько, что славная гармония в истории Царства Божьего наиболее ярко проявляется, когда за Предтечей сразу же следует Мессия. Евангелический взгляд хочет видеть эту идею непосредственно как факт: так не будем же удивляться или еще больше нагнетать агонию этого прагматизма апологетическими муками, когда заметим, как внутренней связью между историческим появлением Предтечи и Иисуса стало непосредственное хронологическое преемство обоих людей.

Таким образом, «древнейшая евангельская традиция» не только освобождается от ошибочной концепции, в которой ее обвиняет четвертый евангелист, но и совершенно не причастна к ней, и ни в коем случае не приложила руку к тому, чтобы эта хронологическая схема была введена в действие. Она не занимается произведениями такого определенного рода: скорее, она оставляет их на усмотрение писателя и должна оставлять их ему, поскольку только он имеет право судить о них. Для традиции единственной определенностью было то, что Креститель был заключен в темницу до появления Иисуса, и именно Марк впервые установил ту связь, которую мы находим в его рассказе и которую Матфей только усугубил, поместив в Иисуса рефрен о том, что время для Его появления пришло, когда Креститель покинул сцену. Марк сделал внутреннюю связь рассказа отражающей намерение рассказа, а Матфей зашел так далеко, что превратил ее в отражение Иисуса.

§ 16. Первое появление и проповедь Иисуса в Галилее.

1. Свидетельство Матфея.

Вернувшись в Галилею, Иисус оставил Назарет и поселился в Капернауме, и с того времени проповедовал: покайтесь, ибо наступило Царство Небесное.

Очень странно! Иисус оставил Назарет, когда вернулся в Галилею, и евангелист не дает нам никаких указаний на то, что Иисус прибыл в Назарет или что Он вообще ходил в этот город. Какой писатель будет так писать, если он записывает все исключительно из головы, а не компилирует, — но давайте посмотрим дальше. Насколько более странным становится вопрос, когда Матфей говорит, что Иисус поселился в Капернауме, чтобы исполнилось пророчество Исайи о том, что спасение должно прийти в землю Вавилонскую и Неффалимову, приморскую, и Галилею, круг язычников. Это изречение пророка первоначально относится к северным провинциям еврейской земли и основано на выводе из выполнения трудного дела возможности выполнения и менее трудного: Если даже те провинции, хочет сказать пророк, которые, находясь вдали от священного центра теократии, могут считаться почти языческими и называются кругом язычников, провинции, которые до сих пор