Шрифт:
Закладка:
– Что ты сказала? – шепчет она.
– Доннаха проверил записи с камер. Он сказал мне, что их стерли. Удивлялся, кто это сделал. Но какая разница, ему не нужно никакое видео, он верит мне.
– Уверена, так и есть, Аллегра. Уверена, ты умеешь убеждать людей. Меня ты тоже долго водила за нос. Я все выяснила, – шепчет она. Мне становится жутко. Ее симпатичное лицо перекошено в зловещей ухмылке.
– Что ты выяснила? – я окончательно сбита с толку.
– Твой маленький секрет, – шепчет она снова.
– Бекки, я понятия не имею, о чем ты говоришь, – но я слышу ложь в своем голосе. У меня действительно есть секрет, большой секрет, который я ношу в своем сердце каждый день. Секрет о моей маме, но почему он злит Бекки, ума не приложу. Пока я гадаю, как это связано с Бекки, она встает, быстро пересекает кухню и вдруг достает холст. На нем я, обнаженная.
– Этот. Маленький. Секрет. – Она уже не шепчет, а шипит, чтобы Киллин не услышал. – Я нашла это в студии Доннахи. Он прятал. Неужели вы думали, что я не узнаю.
Я открываю и закрываю рот без единого звука. Не знаю, с чего начать.
Звуки секса, раздающиеся со стороны дивана, прерывают наш разговор. Мужчина и женщина на пике блаженства. Я сразу узнаю эту запись. Бекки понадобилось на долю секунды дольше, чем мне. Это она на видео. Она и волосатая задница. На моей постели, или на ее постели, в моем доме, или ее доме. Я забыла удалить видео, и Киллин теперь сидит, сморщив личико в замешательстве, и смотрит. Я бросаюсь к нему и выхватываю телефон из рук. В смятении, с трясущимися пальцами, я пытаюсь остановить запись, убрать звук и стереть ее, прежде чем Бекки увидит. Но слишком поздно. Она все слышала, она знает, что это, и она знает, что ее сын это видел. Хотя лиц не видно, только переплетенные тела, он все же увидел то, что видеть ему не полагается. Она белая, как полотно, ошарашенная, затем цвет постепенно возвращается, а вместе с ним и гнев.
– Ах ты, мерзкая тварь!
Мне нечего сказать в свое оправдание.
– Убирайся из моего дома! Убирайся из моего дома! – визжит она, и я бросаюсь к задней двери. – Собирай вещи, и чтоб к утру духа твоего здесь не было. Глупая Аллегра, глупая, глупая Аллегра, – говорит она Киллину своим пронзительным голосом, стараясь его утешить. – Что же ее глупые друзья делали в этом видео? Хочешь печенье, дорогой? – спрашивает она, и я слышу, как ее голос дорожит.
Я иду через лужайку, растерянная, оторопелая, в шоке.
– Извращенка, – последнее, что она прошипела мне, прежде чем раздвижные двери со стуком сомкнулись.
Да уж, теперь меня связывают с папой не только веснушки.
Пэдди открывает дверь. Я сомневалась, что он дома. Я сомневалась, что он откроет. Я даже сомневалась, что он впустит меня. Но он сделал все это.
Он ведет меня в гостиную с телевизором. На экране передача «Званый ужин», он поставил ее на паузу. Он смотрит на меня, крутит большими пальцами.
– Твоя мама здесь? – спрашиваю я.
– Нет. Она в доме престарелых. Завтра я заберу ее на весь день.
Я киваю.
– Вот. Это тебе. – я протягиваю ему сумку, такую тяжелую, что у меня чуть рука не оторвалась, пока я тащила ее от автобусной остановки. – Хоть и поздно, но с днем рождения.
Это корзина с оливковым маслом разных сортов. Дорогой подарок. Набор органического оливкового масла высшего качества.
– Ты ведь уже подарила мне маринады, – говорит он, доставая корзину из пакета. – Ух ты! Белый трюфель, – говорит он, проводя пальцами по пластиковой упаковке. – С добавлением мяты, базилика. Даже лайма. – Он довольно улыбается, искренне. – Настоящее жидкое золото. Спасибо, Аллегра.
– Это не просто подарок, а извинение. Прости меня, Пэдди. Ты был так добр ко мне, с тех пор как я приехала в Дублин, и вот как я тебе отплатила. Я хочу, чтобы ты знал, что я считаю тебя другом, даже если я тебе больше не нравлюсь.
– Спасибо, Аллегра. Я тебе очень признателен. Кто прошлое помянет…
Но нам все равно неловко друг с другом. Я разрушила наши отношения навсегда.
– Мне пора. Буду искать квартиру. Мне нужно съехать не позже понедельника. Надеюсь, я останусь в Малахайде.
– Наверное, сначала лучше узнать, куда тебя переводят.
– Ах да. Тебе уже сообщили? – спрашиваю я, надеясь, что вся эта система волшебным образом изменилась.
– Я уезжаю из Фингела.
– Что? Почему?
– Я получил новый пост, буду патрульным полицейским. В городе. Сменный график. Четыре дежурства по десять часов в неделю. Плюс сверхурочные. Мне дадут новенький автомобиль, новую форму, мобильный телефон и индивидуальные средства защиты. Сорок тысяч в год.
– Надо же, Пэдди. Поздравляю.
– Да. Да, мне повезло. И будет чем оплачивать мамины счета.
– Точно. Это здорово. – Я сама удивлена, что меня захлестывают такие сильные эмоции. Мне кажется, это конец. Все кончено или, по крайней мере, близится к концу, а я еще не готова расставаться. – Удачи, Пэдди.
– Я остаюсь еще на несколько недель. И умирать не собираюсь. Мы можем общаться.
– Конечно, – улыбаюсь я. – Ладно, увидимся в понедельник.
– Удачи с поиском квартиры.
Никакая удача с поиском квартиры мне не светит. В Малахайде все слишком дорого. Я собрала вещи, вся моя жизнь уместилась в двух чемоданах, и я уже решила перебраться в гостиницу «Премьер-инн», когда вдруг появляется Доннаха.
– Прости, – говорит он сразу. – Это я виноват.
Я не знаю, известно ли ему про видео на моем телефоне, но я решила не поднимать эту тему.
– Поверь мне, в этом нет ничего пошлого, – говорит он. Затем достает из-за спины холст. – Я купил его для тебя, – говорит он. – Собирался тебе подарить. Просто руки не дошли. Все обдумывал, как это сделать, чтобы не пугать тебя. И вот что получилось.
Действительно смешно.
– Бекки решила, что это я нарисовал… Я ей все объяснил.
Он протягивает мне холст.
– Увидел ее в галерее. И решил, что ты на ней прекрасна и она должна быть у тебя.
Я беру у него холст и внимательно рассматриваю. Картина выполнена пастелью. Никогда не видела ее раньше. И он прав, это действительно я. Я смотрю в свои глаза и будто пытаюсь что-то сказать сама себе. Моих губ коснулась тень удивления. Веснушки рассыпаны по носу и щекам. На теле их меньше, но художник точно запечатлел каждую из них. Разбросал словно звезды на небосводе. На левой руке шрамы – созвездие, которое я прочерчивала много ночей подряд. Художник, который все примечает. Это лучше, чем прекрасно. Это я.
– Это работа Женевьевы, – говорит он. – Она не была выставлена на продажу, и мне пришлось долго ее уговаривать. А потом я сказал ей, что картина для тебя. И впервые увидел Женевьеву смущенной, но она хотела, чтобы картина была у тебя.
