Я качаю головой и наконец говорю дрожащим голосом:

– Мне только что сообщили. Премьер-министр ушел в отставку и…

Она срывается. Толкает меня к стене, и острая боль пронзает мне спину. Тристан бросается вперед и пытается расцепить нас, но он не хочет применять силу к женщине. Я его понимаю.

– Обманула меня. Лгунья. Какое унижение. Столько журналистов. Весь поселок здесь. Лгунья. Я так и знала.

Дальше я не слышу. Я вижу ее губы. Пухлые блестящие губы. Щербинку в зубах. Ненависть в каждом слове. Ненависть в ее глазах. Крепкая рука на моем плече сжимает снова и снова. Наверняка утром будут синяки. Вторая рука на моих шрамах. Шрамах, которые связывают мои веснушки, которые связывают меня с папой, но ведь я бросила его ради нее, и этого оказалось мало. На глазах выступают слезы, а она все не унимается.

– Хватит, хватит, – говорит Тристан решительно. Он с Женевьевой оттаскивают ее от меня. – Вы покалечите ее.

– Покалечу ее?! Я бы вырвала ей все волосы, выколола глаза, – говорит она угрожающе, затем ворчит что-то по-испански. Ничего хорошего.

– Простите, Карменсита. Я пыталась. Я правда пыталась. Я хотела, чтобы вы гордились мной. Я хотела понравиться вам.

– И поэтому ты соврала? Как полоумная. И этим я должна, по-твоему, гордиться?

– Нет, – говорю я решительно. – Я никогда вам не врала. Позвольте объяснить. Пожалуйста.

Женевьева нервно кусает ногти. Я смотрю на Тристана, и он кивает мне в знак поддержки. Если уж снимать пластырь, так разом. Давай. Скажи ей. Я делаю глубокий вдох. Сейчас или никогда. А жить с никогда я не смогу.

– Карменсита, меня зовут Аллегра Берд. Я ваша дочь.

Она замирает. Буквально. Не двигается, даже не моргает. Наверное, мне надо повторить. Но одного раза мне хватило. Я считаю. Один, два, три…

– Что ты сказала? – спрашивает она тихо. Без гнева. Без холодности. С надеждой, что ослышалась.

– Карменсита, меня зовут Аллегра… Берд. Я дочь Бернарда. Я приехала сюда, чтобы найти вас.

– Неееееееееееет!!!

Она кричит так громко и протяжно, что несколько голов выглядывают из пожарного выхода, тогда Женевьева закрывает двери и встает, будто на страже. Карменсита еще несколько раз визгливо выкрикивает это слово, спрятав лицо в руках с длинными ногтями, накрашенными и отполированными до совершенства, будто она Бастинда, Злая ведьма Запада, которую облили водой и она тает.

Затем она выпрямляется и смотрит на меня в упор. Недоброжелательно. И бьет меня по лицу. Такого унижения я никак не ожидала.

– Эй! – кричит Тристан, оттаскивая ее от меня, но она уже закончила битву. Остались только слова. И, поверьте, выдержать пощечину мне было намного проще.

– Слушай меня внимательно. – она тычет мне палец в лицо. – Не надо было тебя рожать. Зря я не избавилась от тебя. Когда я вспоминаю о тебе, я думаю только об этом. Что надо было избавиться от тебя… Я пришла к нему за помощью, чтобы избавиться от тебя, а он сказал, что хочет забрать тебя. Самая страшная ошибка моей жизни. Он обещал не подпускать тебя ко мне, ты это понимаешь? У нас был договор.

– Прекрати! – кричу я.

– Все, хватит, – говорит Тристан, он берет меня за плечи и прижимает к себе. – Ей не стоит сейчас слушать такое.

– Очень даже стоит. Она лгунья. Она выставила меня на всеобщее посмешище. Ты вызываешь у меня только отвращение. Возвращайся к нему. Вы заслуживаете друг друга. Два помешанных глупца. Ты такая же, как он. Я не хотела тебя тогда, не хочу и теперь.

Дальше я не слышу.

– Замолчите, – говорит ей Тристан, теперь уже сердито. – Замолчите сейчас же. Возьмите себя в руки и идите к гостям. Аллегра, подожди здесь, я быстро.

Но мне больше нечего ждать.

Все кончено.

Я высвобождаюсь из рук Женевьевы, которая пытается удержать меня, но потом отпускает. Я иду по переулку. Журналисты стоят у входа в клуб, ждут прибытия особого гостя, которого они так и не дождутся. Я так сильно реву, что слезы застилают глаза, я плохо вижу, куда иду, но я знаю, что нужно повернуть налево, подальше от всех. Чувствую на себе удивленные взгляды прохожих.

– Вам плохо? – спрашивает кто-то с тревогой.

Шатаясь, я продолжаю идти.

– Я здесь, дорогая.

Я чувствую руку на своем плече. Сильную. Крепкую. Руку, которая держала меня столько лет. Папа.

– Я ей не нужна, – говорю я, рыдая еще громче, бросаясь ему на шею. Как малое дитя. Я слышу это в своем голосе. Утрату, обиду, боль. Маленькой девочке плохо.

– Я знаю, дорогая, я знаю. Ей же хуже. Так было всегда. Но тебе надо было самой в этом убедиться, правда? Теперь ты знаешь. Ты у меня такая смелая. Моя смелая девочка, – говорит он твердо и решительно, обнимая меня, повторяет эти слова снова и снова, стараясь убедить. – Я должен был позволить тебе пройти через это. Я должен был ждать в стороне и не мешать. Знаешь, я думал, что не вынесу этого. Но ты справилась. Ты смелая девочка, Аллегра. Другие просто сбежали бы от этих проблем. – Он говорит со мной таким знакомым, родным голосом, будто я упала на скользком мшистом камне и ударилась коленкой. Укачивает меня, словно младенца, гладит по голове, шепчет на ухо. Повторяет утешения, будто поет колыбельную.

– Как здесь мило, – говорит он, и я резко выхожу из своей апатии и вдруг вижу, что мы сидим на скамейке, и я совершенно не помню, как мы сюда добрались.

– Я каждый день обедаю здесь, – говорю я. – Хлеб с отрубями и сыр. Яблоко, грецкие орехи и термос с чаем.

– Правда? Здорово.

– Напомни, как ты сюда попал? – я поднимаю на него глаза, будто вижу впервые за сегодняшний вечер.

– Я был у здания правительства на протесте против закрытия почтовых отделений, но решил заскочить к тебе, на всякий случай…

– Какое совпадение, – говорю я, вытирая глаза.

– Полин посоветовала не вмешиваться, ты ведь теперь взрослая и можешь принимать решения самостоятельно. – Он смотрит на меня вопросительно: – Думаешь, мне не надо было вмешиваться?

Я качаю головой. Я рада, что он здесь.

– Ты знал, чем все закончится, ты знал лучше, чем я, – говорю я, и слезы снова текут ручьем. Я вытираю их резко, сердито, досадуя на себя.

– Мы, родители, всегда принимаем в расчет худший сценарий. Мы должны быть готовы к любому развитию событий, но каждый раз надеемся, что ошибаемся.

Внезапный звук клаксона заставляет меня вздрогнуть. Кто-то сигналит долго и настойчиво.

– Бернард! – кричат. – Бернард!

Я вытираю глаза и поднимаю лицо. Привлекательная женщина средних лет, блондинка в чудаковатых квадратных очках, высовывает голову из окна своего автомобиля, перекрывая движение, и упорно сигналит, с суровым, но озабоченным взглядом. Должно быть, я выгляжу жутко, потому что она бросает на меня один взгляд и кричит: