Я сбрасываю книгу с кровати и отворачиваюсь к стене, скорчившись под одеялом. Я чувствую себя дерьмово. Феминистки должны быть частью союза сестер. Вот только я все испортила, отвратила от себя единственную подругу, которая была со мной задолго до того, как я узнала, что такое феминизм.

И главное, ради чего? Ради какого-то парня.

Каждый раз, когда я думаю о нем, я злюсь. Я никак не могу смириться с тем, что именно он опубликовал манифест. Он все это начал. Он! Теперь, вспоминая о том, какой я была дурой, я блевануть готова. Не верится, что я целовала этого козла. Не верится, что он мне нравился.

Глаза щиплет, и тут я понимаю самую главную подлость: мне он до сих пор нравится. Чтоб тебя. И как типичный козел, он еще и ткнул меня носом: «Так почему ты пошла сюда со мной?»

Я пытаюсь отгородиться от его слов и заснуть, но вместо этого вдавливаю лицо в подушку и наконец разрешаю слезам пролиться.

35

Когда я в понедельник прихожу в редакцию на нулевой урок, Тим ОʼКаллахан встает и с расстановкой принимается мне аплодировать.

– Так держать, Элайза, – говорит он. – Ты показала нам, что такое феминизм на самом деле.

Ярко покраснев, я открываю рот, чтобы огрызнуться, но Джеймс осаживает его первым:

– Отвали, О’ʼКаллахан.

Лен садится ровно в своем углу, спина его напрягается, но Тим только гадко ухмыляется.

По пути к своей парте я ни на кого не смотрю и только мечтаю, чтобы урок побыстрее закончился, и тогда я сбегу отсюда. Но как только я снимаю с плеч рюкзак, ко мне обращается Аарав.

– Так что, – спрашивает он, – это правда, что вы занимались этим самым в его машине?

Все вокруг замолкают, а Натали и Оливия ошеломленно переглядываются. Лен, теперь уже совершенно взбешенный, соскальзывает со своей парты, будто собирается дать Аараву в морду.

Но я избавляю его от этой необходимости.

– А ты когда в последний раз этим самым занимался, Аарав? – говорю я.

Он захвачен врасплох.

– Чт…

– Ах, значит, ты не хочешь об этом говорить? Странно. Как будто это совсем не мое дело. – Остальных собравшихся я окидываю суровым взглядом, и никто даже пикнуть не смеет. – Будьте добры, сдайте ваши черновики.

С каждой минутой день становится все паршивее. На физкультуре я подбегаю к Вайноне (по понедельникам мы бегаем полтора километра), но она начинает ускоряться, и я не могу ее догнать. Вчера я ездила к ней домой, надеясь, что она даст мне шанс извиниться. Дверь открыл Даг.

– Прости, Элайза, – сказал он. – Вайнона велела сказать, что ей больше не нужна твоя помощь. – Потом, увидев выражение моего лица, он предложил: – Хочешь, оставайся, можешь поиграть в икс-бокс со мной и Саем.

– Нет, Даг, мы еще должны снять ту сцену! – услышала я крик Вайноны где-то в глубине дома.

– Тогда извини, – сказал он, пожимая плечами.

– Можешь тогда передать ей, что я хочу попросить прощения? – спросила я, и Даг кивнул.

Потом я вернулась домой, и с тех пор Вайнона так и не ответила ни на одно из моих сообщений.

Теперь, тащась через школьный двор, я чувствую на себе чужие взгляды, слышу, как ученики презрительно хихикают, явно пересказывая друг другу все гадости, которые уже написали в Сети.

«Эта девушка лицемерка. Подняла эту бучу из-за того, что главредом выбрали парня, а потом пошла и переспала с ним. Скорее всего, она с самого начала только о нем и думала, а на феминизм ей плевать. Ведь мы сразу так и знали. Как она могла так бессовестно врать своим подругам? После всего, что они ради нее сделали. Из-за таких, как она, о феминистках плохо думают. Что угодно, лишь бы привлечь к себе внимание. Она точно будет пробиваться через постель».

Все меня ненавидят. Те, кто не верил в мою приверженность к феминизму, ликуют; те, кто считает, что я предала само движение, возмущены; но все сходятся в одном: я полное дно.

Под всем этим скрывается что-то мерзкое. Хотя не особенно скрывается. На моем шкафчике, под отскобленной надписью «ФЕМИ-НАЦИСТКА» накорябано «ШЛЮХА!!!!!».

Я думаю, может, просто оставить эту надпись здесь до конца года, и тут ко мне подходит Натали.

– Привет, Элайза, – говорит она.

– Чего?

Я на нее не смотрю.

– Я просто хотела сказать спасибо, что ты помогла мне после вечеринки.

– О.

– Лен сказал, что благодарить надо тебя. Он сказал, что это ты попросила его отвезти меня домой.

Лен сказал правду, но не всю. Как обычно.

– Да ерунда.

Натали рассматривает новые художества на моем шкафчике.

– Мне жаль, что на тебя все это свалилось. Извини, если что не так.

– Ничего.

– И, кстати, я не считаю, что ты шлюха.

Она улыбается мне, а я улыбаюсь в ответ.

– Спасибо, – говорю я.

Как странно. Все это время я думала, что это Натали изначально опубликовала манифест, и я считала ее стервой до мозга костей. А теперь я не уверена, что она заслуживала такого отношения. Возможно, ни одна девушка этого не заслуживает.

А потом подходит пятый урок, которого я ждала с содроганием.

Когда урок начинается, Вайнона полностью сосредоточена на разговоре с Эдди Миллером, сидящим перед ней. Она его терпеть не может, и если она предпочитает говорить с ним, а не со мной, то дела у меня и правда плохи.

Серена тоже делает вид, что меня не замечает. Ее попросили раздать классу проверенные работы, и она стремительно проходит между рядов, раскладывая их направо и налево. Когда очередь доходит до меня, она чинно кладет работу на парту. Ей и говорить ничего не приходится. Вся школа и так знает, что она порвала со мной все связи. И я ее не виню. Для девушки, которая собирается стать следующим школьным президентом, я сейчас буду в политическом смысле обузой.

А что касается Лена, он уже оставил попытки поговорить со мной. Он пытался поймать меня этим утром по пути в «Горн», но я промчалась мимо него, как будто он лишь пылинка в моей вселенной.

Но Райан, судя по всему, меня не бойкотирует.

– Элайза, так, получается, ты больше не феминистка?

– Иди в жопу, Райан.

В этот момент я с удовольствием растворилась бы на заднем плане, чтобы никто и никогда не замечал, что я делаю. Так ли уж плохо быть ничтожной? Так ли уж предосудительно ничего из себя не представлять? Я так не думаю. Уже не думаю.

К