с надеждой восприняты многими итальянцами. Но этим дело не закончилось. Эрцгерцог Максимилиан Габсбург оказался деятельным человеком с либеральными наклонностями и энергично взялся за переустройство края. Прежде всего он обосновал свою резиденцию в Милане и привез туда свою супругу Шарлотту, дочь бельгийского короля Леопольда I. Доступность и манера общения вице-короля и его жены кардинально отличались от поведения высокомерных австрийских правителей предыдущего времени.

Максимилиан и Шарлотта, молодые люди 25-летнего и 17-летнего возраста, были не лишены политических амбиций и полагали возможным превратить свое королевство в самостоятельный субъект империи, который подчинялся бы Вене только номинально. В этой связи они прилагали большие усилия для развития Ломбардии и Венеции. Представлялось, что королевство будет иметь полную экономическую автономию и это даст возможность для ускоренного развития региона и повышения уровня жизни населения.

Вице-король пытался наладить контакт с местной элитой и доверять итальянцам рычаги управления. Многим аристократам вернули собственность. Максимилиан привлек в свой штаб способных людей, сформировав тем самым мощный интеллектуальный центр. Часть представителей аристократии и среднего сословия пошла на сотрудничество с австрийцами, образовалась «партия вице-короля». Ее возглавил известный предприниматель герцог Лодовико Мельци д'Эриль.

Местное сообщество, устав от политических интриг, бесконечного противостояния и увидев устремления Максимилиана Габсбурга, было расположено к примирению. Со временем стал наблюдаться все более углублявшийся раскол между теми, кто готов был сотрудничать с австрийцами, и теми, кто отвергал такую возможность.

Тем не менее многие продолжали считать Виктора Эммануила II единственным носителем национальной идеи, а Сардинское королевство — ядром борьбы за освобождение Италии. Часть аристократии демонстративно избегала контактов с властями. В народе продолжала существовать антипатия к немцам. На бытовом уровне подвергались обструкции те, кто пошел на сотрудничество с австрийцами.

Помимо местных проблем, вице-король и его сторонники столкнулись с непониманием и противодействием центральных властей Австрии. Создание автономных и благоприятных условий для итальянских провинций становилось примером для других регионов страны, что вело к еще бо́льшим противоречиям и антагонизму внутри Австрийской империи. Либеральные начинания Максимилиана раздражали и пугали Вену. В столице многие считали, что ослабление репрессивных мер в Северной Италии — хорошее дело, но либерализм играет только на руку местным бунтовщикам и пьемонтским правителям.

Кавур был встревожен политическими и экономическими процессами в Ломбардо-Венецианском королевстве. Он постоянно поддерживал связь с патриотическими кругами королевства, пытаясь затормозить начавшееся сотрудничество итальянцев и австрийской администрации под управлением эрцгерцога Максимилиана Габсбурга. «Вам необходимо срочно сделать так, чтобы Милан снова оказался в условиях военного положения»[360], — сказал обеспокоенный Кавур одному из миланских патриотов, Чезаре Джулини. Глава правительства доказывал, что настоящей свободы и независимости не может быть в рамках Австрийской империи. В этом деле ему основательно помогало Национальное общество, неустанно муссировавшее проблемные вопросы и распространявшее влияние Пьемонта на сопредельное королевство. Поэтому отсрочка реализации договоренностей в Пломбьере грозила сардинским властям большими неприятностями. Особенно в условиях, когда политика Максимилиана Габсбурга продолжала делать успехи и углубляться.

Кавур, как вершитель внешней политики Сардинского королевства, приложил максимум усилий, чтобы обеспечить благосклонность европейских политиков и общественного мнения в отношении усилий Пьемонта и изолировать Австрию от возможной поддержки других государств в грядущей войне.

В этой связи, как утверждает Смит, были предприняты попытки «убедить Россию заключить формальный военный союз с Францией и Пьемонтом. Кавур возлагал большие надежды на союз и согласился с тем, что русским следует позволить аннексировать польскую Галицию в качестве дополнительного стимула. В своем нетерпении он в недостаточной степени учел тот факт, что у них могло быть иное представление о своих национальных интересах и они могли просто лицемерить, не намереваясь развязать войну. В ноябре небольшая русская боевая эскадра заняла свою базу недалеко от Ниццы, арендованную у Пьемонта, а для обеспечения функционирования этого объекта большое количество осужденных из тюрьмы Вильфранше были отправлены в Геную. Никакого соглашения о союзе не подписали, но были установлены дружеские отношения. При этом Кавур в разговоре с доверенными лицами высказал уверенность, что царь не останется нейтральным, когда разразится война.

Пруссия представляла более сложную проблему. Кавур уже убедил себя приветствовать факт, что Пруссия возьмет на себя лидерство в Германии, как это делал Пьемонт в Италии, и надеялся, что такая же славная судьба обеспечит „возвышение Пруссии“ за счет Австрии. В октябре 1858 года его надежды не оправдались, когда в Берлине к власти пришло новое правительство, которое сообщило ему, что они, возможно, будут на одной стороне с Австрией. Тем не менее он отбросил свою убежденность, что „союз между расширенным Пьемонтом и Пруссией вписан в книгу истории“. Все еще оставалась вероятность того, что более дальновидные взгляды Бисмарка в конечном итоге возобладают и появление единой и могущественной Германской империи можно было только приветствовать в Турине, как еще одно средство нарушения европейского равновесия, сохранявшегося с 1815 года»[361].

Кавур уделил особое внимание работе с иностранной прессой. За несколько месяцев увеличилось количество статей в Великобритании, Испании, Пруссии, Швейцарии и во Франции, посвященных «итальянскому вопросу». Значительная часть работы Национального общества и персонально Ла Фарина была посвящена написанию указанных материалов, направляемых для публикации в другие страны. Хорошим стимулом в этом направлении стали деньги, которыми проплачивались лояльные иностранные издания и журналисты. Правда, финансы были не единственным инструментом работы с зарубежной прессой. Репрессивные режимы в итальянских государствах сами по себе подбрасывали темы для разоблачительных статей.

Глава правительства Пьемонта вспомнил свои наработки времен войны 1848–1849 годов. Тогда он говорил об общих интересах итальянцев и других угнетаемых народов Австрийской империи. Императорская армия могла быть подорвана изнутри, поскольку бо́льшую ее часть представляли выходцы из Балкан, Чехии, Польши и Венгрии. Например, Кавур наладил связь с «агентом из Загреба, у которого был план по дезорганизации хорватских частей в австрийской армии»[362].

Борьба в Венгрии во время «Весны народов»[363] помогала Сардинии в ходе первой войны. В декабре 1858 года Турин посетил знаменитый венгерский генерал Дьёрдь Клапка, который находился в эмиграции после поражения венгерской армии в 1849 году. Кавур встретился с ним, и они обсудили возможность восстания в Венгрии. Регион мог стать своеобразным сухим хворостом, искры пожара легко разлетелись бы по всем провинциям габсбургской монархии. Это обещало поднять окраины Австрийской империи, что давало дополнительный шанс сардинцам в борьбе с Веной.

Кавур возлагал большие надежды на Балканы. Молодой сотрудник аппарата премьер-министра Пьемонта, Франческо Астенго, «был отправлен в Белград с целью открыть новое консульство. Основной задачей Астенго было сотрудничество с посольством Пьемонта в Константинополе, контрабанда оружия на Балканы под дипломатическим прикрытием и разжигание беспорядков в Сербии»