что так его поглотила, и что ей всё готов был пожертвовать. Она казалась ему меньше или совсем невинной. Витке готов был… теперь, как прежде, даже на ней жениться.

Но навязать её матери, привезти в Дрезден, где Константини узнал бы о ней! Так, несколько дней борясь с собой, побледневший, больной, разгорячённый, одного вечера он явился к Ренарам. Спросил о больной. Ничего там не изменилось, лежала и плакала.

Доктор только обещал, что силы молодости победят и к Генриете вернётся здоровье. Старая француженка, скрывая это от мужа, шепнула ему, что, заключая из состояния здоровья дочки, подозревала, что в семье будет пополнение, которое положение их в будущем делало тем более позорным, а Генриете должно было затруднить выход замуж. Мать заливалась слезами, скрывала ещё от мужа. Для Витке было это также приговором, который о женитьбе даже думать не позволял себе.

Назавтра купца уже там не было.

VII

Карл XII с частью войск стоял в Гелсберге, но, по своей привычке, не хотел занять предложенных ему во дворце епископа апартаментов, выбрал себе маленький флигель и в нём по-солдатски расположился, хотя во время зимы больше был занят переговорами и дипломатической деятельностью, чем войной. Все усилия его были направлены теперь, чтобы принудить Речь Посполитую бросить Августа и прийти с ним к соглашению; потом, свергнув Саксонца с трона, приступить к элекции нового короля. К великому спартанскому мужеству, простым привычкам и необыкновенным дарам ума молодого героя присоединялись также изъяны, которые обычно сопровождают опьянение победами не только в молодости, но и в более позднем возрасте. Карл XII тем больше поддавался заблуждению триумфаторов, что до сих пор удача ему слепо благоприятствовала и всех своих врагов по очереди он сумел преодолеть. Из них особенное отвращение он имел к Августу, а, убедившись в его характере, легкомыслии, коварстве, намеревался его не только выгнать из Польши, но даже в Саксонии стиснуть так, чтобы вынужден был унижаться.

Сам он, однако, Карл XII, хотя упрекал Августа в неуважении клятвенных прав, измене Польше ради собственного интереса, с Речью Посполитой так же деспотично и безусловно обходился. Раз постановив детронизацию Августа, он нерушимо стоял при ней. Меньше всего, может, волновало его, кем он заменит Саксонца. Из иностранных князей ни один в таком стечении обстоятельств, когда корону нужно было взять из рук молодого победителя, не хотел бы о ней стараться. Невольно Карл должен был обратить глаза на кандидатов Пястов, а сначала на Собеских… хотя рядом с ними и Любомирского, и иных ему нашёптывали.

Почтение к Яну III, о котором король шведский постоянно объявлял, вынуждало к этому выбору. Он думал о Якобе, на которого император также вынужден был бы согласиться. Затем дерзкий захват на чужой территории Собеских и отправление их в Плассенбург уничтожило эти планы. Оставался Александр, но при первом упоминании, что Карл хочет посадить его на трон, он как можно торжественней объявил, что никогда ни в коем разе не примет выбора, который надлежал старшему из семьи, Якобу, и даже, если бы тот отказался, этот за короной не потянется.

В то время, когда это агитировалось, Речь Посполитая на съезде в Варшаве, при тайном подстрекательстве примаса, решила выслать посла от себя для переговоров с королём шведским. Напрасно от этой миссии отказывался воевода Познаньский самим возрастом и неопытностью, вынудили его принять миссию и двинуться в Варми.

Мы видели уже воеводу Познаньского на съезде великополян. Ту же умеренность, какой он дал доказательства, склоняя к примирению, к соглашению, вёз Лещинский с собой в Хелсберг. Не был это, может, человек, какого требовало это посольство, слишком мягкий характер, воспитанность статиста, темперамент, лишённый солдатской спеси и энергии, хотя нерушимой правоты, не позволяли надеяться, чтобы Карл XII легко с ним договорился.

Воевода Познаньский, хотя заранее старался приготовиться к этим переговорам, собрать информацию о Карле, совсем иначе его, по-видимому, представлял себе. Он надеялся найти там некоторый королевский блеск, какое-то величие, и когда его отвели во флигель, избу щуплую и обставленную вовсе не по-королевски, не по-пански, он увидел перед собой юношу, опирающегося на меч огромных размеров, в простых железных ножнах, с лицом энергичных черт и пронизывающим взглядом, с коротко постриженными волосами, в гранатовом кафтане из грубого сукна с простыми медными пуговицами, перепоясанного кожаным ремнём, в ботинках, испачканных до колен, и кожаных перчатках, почти достигающих локтя, с шеей, обвязанной кусочком чёрного крепа, поблёкшим от использования. Воевода вначале сомневался, что стоит перед шведским королём; ему, правда, рассказали, что выступать, наряжаться и окружать себя роскошью он не любил, но тут уже простота переходила в пренебрежение, в презрение всяких форм, могущих подействовать на пробуждение уважения.

Карл XII не дал ему долго думать и прямо с важнейших дел, без приготовления, начал разговор. Первое впечатление, какое физиономия воеводы произвела на короля, не было решающем, он казался слишком мягким и гладким, когда он в мужах требовал прежде всего мужской силы, но первые несколько слов, от которых веяло спокойствием и энергией, правда, не объявляющихся по-солдатски, но с великой силой убеждений, изменили это расположение. Голос и физиономия говорили за него симпатично.

Воевода начал с наброска состояния отношений на сесвере и не мог, говоря о короле Августе, обойти его особу, деятельность и людей, которые стояли ближе к нему. Вовсе не делая королю поблажки, воевода выражался о нём с такой умеренностью и сдержанностью, с какими сенатору и уряднику следовало говорить в отношении правящего до сих пор.

Воевода немного нахмурился.

– Я надеюсь, что вы, господин воевода, – сказал он, – принесли мне то, что я требовал от Речи Посполитой. Мне надобно знать, кто из вас со мной, а кто против меня. Я его на польском троне терпеть не могу, а кто со мной, должен быть мне в этом помощью.

Лещинский немного заколебался дать ответ.

– Наияснейший пане, – произнёс он с полным спокойствием, – если в глазах вашего королевского величества является преступлением то, что мы в эти несчастливые, непонятные времена старались поддерживать выбранного и коронованного нами пана для успокоения и согласия, то мало кто из нас окажется невиновным, а тот, который стоит перед вашим величеством, также не покажется чистым.

Хотя есть у Августа по отношению к нам вины, которые частично нужно приписывать незнанию наших законов, – мы показали бы себя очень легкомысленными, если бы, не предлагая примирения, сбросили его с трона.

– Как это? – живо прервал швед, поворачиваясь к воеводе ближе. – Как это? Вы прибыли ко мне, чтобы стараться удержать его на троне?