— Нотация, беседа или шутка?

— Совет, — сказал Ювер и опустился на стул возле кровати. Мужчина подождал несколько секунд до тех пор, пока утомлённый его молчанием Клод не отложил книгу и с демонстративно утомлённым видом не обернулся к нему, готовый слушать. — Начни жертвовать собой для тех, кто сможет это оценить.

— Ты снова о ней? — скептично спросил Клод, зажав пальцем страницу.

— Ты прекрасно знаешь, пускай и судишь об Аннабелль предвзято, — сказал Ювер. — Это я послал её к тебе.

— Зачем? — вспылил Клод, во взгляде его смешались гнев пополам с удивлением. — От встречи со мной люди сходят с ума! — он перешёл на громкий шёпот. — Зачем ты это сделал?

— Не «зачем», а «почему», — поправил его собеседник. — Потому что был уверен в ней. Твоё заклятье практически не коснулось её, мало того — она спасла твою жизнь. Вы с ней похожи куда больше, чем тебе может показаться, дорогой друг.

— Лицо у неё куда приятнее моего, — скептично произнёс принц.

— Вот с этого и стоит начать, — усмехнулся Ювер, но тут же поспешил развести руками. — Но решать тебе, я лишь хочу сказать, что всякий раз жертвуя собой ради других людей, ты рискуешь уйти из жизни, так и не ощутив её. Так что я советую тебе разумнее растрачивать себя. В этом вы с ней, кстати, тоже очень похожи.

Клод не ответил, только недовольно нахмурился и предложил выбрать другой предмет разговора. Ещё долго они разговаривали о путешествиях, картинах, книгах. Темы сменялись, беседа плавно меняла русло, пока оба собеседника не погрузились в молчание. Это странное чувство, когда в комнате, где есть несколько человек, каждый находится наедине со своими собственными размышлениями и это настолько очевидно, что нарушать его размышления кажется неприличным, но между тем тишина требует нарушения и каждый пытается сделать что-нибудь: барабанит пальцами по подлокотнику, нарочно громко перелистывает страницы в книге, кажется, даже старается как можно громче дышать. Они молча разошлись, не попрощавшись.

***

Через несколько дней, как и обещала Аннабелль, Клод уже вполне мог покидать пределы комнаты, но девушка настояла на том, чтобы он оставался в «нормальных условиях» до окончательного выздоровления. Подобный отзыв о его мастерской оскорбил хозяина замка и всё же он согласился. Первое время ему было сложно смириться с присутствием Аннабелль; никогда за всё время знакомства с ней он так отчётливо не чувствовал необходимость разговаривать с кем-то. Во время прогулок по лесу можно было сослаться на шумевший в ушах ветер или слишком красивые звуки леса, которые было неуместно перебивать разговорами, но теперь, в закрытом помещении, пустая тишина была почти болезненной. И они говорили, читали вслух, всеми силами боролись с молчанием, укоренившимся в коридорах. В ход шло всё: от долгих философских бесед до беспричинного смеха. Они не спрашивали друг друга о прошлом, прекрасно видя нанесённые им раны, и старались как можно больше говорить, даже ни о чём, лишь бы были звуки, а в конце концов даже самый пустой разговор приобретал смысл и рассказывал о собеседниках больше, чем можно было ожидать. Что-то между ними изменилось: оба признали, что оказались связаны по чужой воле, но не спешили заговорить о тяжести предложенного им выбора, жалели друг друга и надеялись хоть как-то облегчить свою участь, но не могли придумать ничего лучше разговоров о погоде и приключенческих романов о путешествиях.

Вечерами, когда коридоры заполнялись придворными, Анна и Клод баррикадировались в одной из комнат и оставались там, пока не утихнет толпа, ставившая своей целью во что бы то ни стало найти Его Высочество. Это было вроде приключения, окрашенного в светлые тона детства, лишённого всякой опасности. Аннабелль старалась не вспоминать о том, как несколько месяцев назад закрывала дверь и использовала все возможные способы, чтобы никто не мог проникнуть в комнату просто так, по привычке. Дни в замке начали наполняться воспоминаниями, постепенно вытеснявшими мрачные образы горящих улиц и кричащих в агонии людей. Вместо них появилось умиротворение и приятный шелест листвы, пение птиц, ощущение того, что все те ужасные события остались далеко позади в ином, жестоком мире. Клод же боролся с покоем так же, как с тишиной. С каждым днём замок, подобно золотой клетке, всё сильнее давил на него, грозя вот-вот расплющить тяжестью своих сводов, и принц рвался наружу, под спасительный полог леса, подвижный, всеобъемлющий, шепчущий, но всякий раз хозяин смирялся со словами Аннабелль, просившей его подождать ещё один день, чтобы под конец не тревожить рану.

В саду белыми облаками цвели яблони, к ним не притрагивались руки садовников и деревья разрослись белыми облаками, охватывая собой всё, словно утренний туман. Их сверкавшие на солнце ветви скрыли под собой несколько клумб и подобрались к ограде. Несколько веток прошли между прутьев и тянулись к лесу, как руки, покрывшиеся белыми пятнами цветов от напряжения. В солнечные дни Аннабелль с Клодом прогуливались среди этих облаков. Слушая шелест листвы и тихое перешёптывание цветов, можно было и помолчать. Они просто ходили, сидели в высокой одичавшей траве и смотрели, как солнечный свет играет на белых лепестках, при порывах ветра взмывавших в воздух, как хлопья снега, а потом опадавших на тёмную зелень травы. Это стало маленьким обычаем, сопровождавшим любой погожий день, соблюдавшимся даже после выздоровления Клода, когда ничто не заставляло хозяина замка противостоять своему желанию оказаться в лесу.

— Вы здоровы, — наконец, произнесла Аннабелль, зайдя к нему светлым утром. Клод не ощутил явной радости, на которую рассчитывал ещё неделю назад. Девушка в последний раз сменила ему повязку и положила на кресло куртку хозяина замка. Чтобы починить её, разорванную на лоскуты, потребовалось немало времени, но Анна сияла, гордая своей работой. С таким же радостным, почти счастливым выражением лица она входила к своему пациенту каждый раз, принося с собой либо новую книгу, либо записки, которые Ювер из принципа писал только ей и просил передать их содержание Его Высочеству.