— Мой государь, не слушайте графа. Он — предатель, и его советы имеют целью обесчестить вас, удержать в трусливом бездействии.

Для Лузиньяна вернее всего было то, что последним легло на душу! Среди ночи, при общем недовольстве и смущении были свернуты палатки и взято направление на Тивериаду. Как и утверждал Триполи, весь день мы продвигались под палящим солнцем — было начало июля, — не встречая на своем пути воды, чтобы утолить жажду и напоить наших лошадей. Изможденные, к вечеру мы подошли к горе Хаттин и остановились. Войско же Саладина располагалось в прохладе по берегам Тивериадского озера. Всю ночь мы промучились жаждой. Кони наши тревожно ржали. На заре, воспользовавшись удачным направлением ветра, Саладин поджег траву и усугубил наши мучения палящим жаром и дымом. Чтобы добраться до сверкающей глади воды, мы предприняли атаку. Но войско Саладина было подобно океану. Оно нас захлестнуло, опрокинуло натиском неудержимых клинков. Тех, кто не погиб в этот день Хаттина, привели пленными к Саладину. Триполи спасся чудом, а с ним и мы. Мы — это ваш покорный слуга, снова ставший к тому времени оруженосцем, и двое крестьян из Молеона, поддерживающих своего серьезно раненного хозяина. Остальные же, последовавшие за Рено, были мертвы или попали в плен. Меня же спас от этой страшной участи мой быстрый и выносливый васанский конь. Мы скакали, сколько могли, в направлении Триполи, и там, изнуренный этой бешеной скачкой, умер мой конь, а также один из крестьян, о которых я говорил. Послушный закону, он следовал за своим господином Рено, наследовавшим Анселену, и охранял его; но что-то не попадался он мне в покоях Монт-Руаяля. Я сделал для моего коня то же самое, что и для Жанны: своими руками вырыл могилу и нежно и благоговейно, со слезами и вздохами, похоронил его. В это самое время Саладин захватил Сен-Жан-д'Акр, Яффу и Бейрут, затем Аскалон. Он шел на Иерусалим. Что могло спасти его? Почти вся франкская конница погибла при Хаттине. Святой Град пал. Большой золотой крест, знаменовавший наше могущество, был свержен. Граф Раймон умер от отчаяния. От королевства остался только город Триполи, а еще Тир, Антиохия и неприступный Крак рыцарей-госпитальеров…

Очень скоро император Фридрих Барбаросса, короли Англии и Франции выступили к нам на помощь, но мы не ведали того, считая себя обреченными погибнуть от сабель Саладина. Но это, впрочем, уже совсем другая история.

Рено получил удар копьем в плечо, кости его были сломаны, сосуды разорваны. По его просьбе его отнесли в лечебницу тамплиеров. Он позвал меня туда через одного из рыцарей, который, заметив мою уклончивость, сказал:

— Мы сделали все, что было возможно, но рана засорилась; он при смерти. Идите, не медля, милый брат Гио; надо быть милосердным.

В его комнате находились лишь пожилые рыцари и новички, те, кто не погиб при Хаттине, а также капеллан обители. Слабым голосом Рено попросил, чтобы нас оставили на время одних. На что он надеялся?

— Дорогой брат Гио, мой оруженосец, вот и ты, наконец! Значит, ты не настолько презираешь меня, что согласился выслушать?

— Я помню только наши дни в Молеоне.

— В последний раз, когда я видел Жанну, она сказал мне все! Почему же я не послушал ее?.. Что же это было, по-твоему, а? Жанна — это ангел, ведь правда?

— Я не знаю, рыцарь Рено.

— Она была никак не меньше, чем ангел. Но тогда я не мог понять этого, черная кольчуга гордыни облекала меня всего. Ты помнишь? Она предсказала все несчастья, проистекшие из моего поступка. И первое из них это то, что она скончалась от горя, которое я причинил ей. Ибо правда в том, Гио, что я обесчещен, не достоин ни жалости, ни снисхождения.

— Ваша крайняя юность вступиться за вас перед Господом. Вас завлекли и обманули старые криводушные люди своими сладкими речами. Они и ответят за ваш проступок.

— Не жалей меня, прошу тебя. Пусть тяжкая ошибка сокрушает грудь, пронзенную сарацинским копьем…

На его ложе был раскинут белый плащ храмовника с кроваво-красным крестом посередине. Сверху на раненого были устремлены незрячие глаза распятия, столь древнего, так источенного червем, что древесина шелушилась и коробилась местами.

— Да, — проговорил Рено, — он смотрит на меня, и знаешь, временами, когда меня охватывает лихорадка, он кажется мне слепым прокаженным королем, и уже несколько раз в моей болезненной слабости я вскрикиваю от ужаса, тревожа сон братии: они думают, что я умираю. А в прошлый раз рана моя снова стала кровоточить.

— Успокойтесь, милый брат Рено. Я ведь не ошибаюсь, вы теперь рыцарь Храма?

— Да, они позволили мне стать им. Они собрались в этой комнате вместе со своим новым командором. В их присутствии я обвинил себя в предательстве Бодуэна IV. Капитул простил меня, решив, что я действовал по приказу де Куртенэ. Я возражал, ибо вызвался сам и предложил свои услуги Сибилле и Лузиньяну, что решило все и повлекло за собой гибель королевства. Старейшина Ордена встал на мою защиту и сказал, что никогда не знаешь, что воспоследует даже из самых пустячных речей. А затем, видя приближение моего смертного часа, из братской любви пойдя навстречу моему горячему желанию, они вручили мне белый плащ.

— Вы до сих пор испытываете это желание?

— Плащ этот соткан из такой белоснежной шерсти, что напоминает мне снега Молеона, но изнутри земля таинственна и темна, полна обманов и злобных, копошащихся в ней чудовищ. На нем алеет крест, как раненая птица пятнает снег, на который упала. Но птица умрет, кровь перестанет течь, а крест этот будет кровоточить вечно о поруганной непорочности, о напрасной жертве, о наших грехах и предательствах.

— Не вы один, Рено! Кто так или иначе в своем земном существовании не предавал Христа словом или делом?

— Один я предал прокаженного короля! Без меня Куртенэ ничего бы не смог…

— Тамплиеры исцелят вас. У них прекрасные средства, и они любят вас. А потом вы искупите вашу вину. Быть может, это и был ваш жребий, приведший вас сюда — совершить ошибку и раскаяться в ней здесь?

— Нет, Гио! Я не выздоровлю. Я не хочу этого. Я сомневаюсь в себе. Я предал короля, я могу предать и этот великолепный Орден, принизить его своим презренным примером. Так уж пусть я исчезну.

— И все же надо выздороветь и смириться. В