– Что? – Я вздрогнул.

– Вот именно! То! Что самоубийца. Мы буквально вытянули его из петли. Спасли. И дали шанс. Он этим шансом так и не воспользовался. И даже если сейчас мы его отправим на все четыре стороны… Да не смешите меня. Вы сами знаете ответ. Свою жену он так и не спас. А здесь побывал… Вы думаете, что он не соорудит очередную петлю?

– Нет, я так не думаю, – искренне ответил я. – Не думаю. Он слабый человек.

– Вот именно! Слабак! Какими и бывает большинство честных людей. А вы ему только окажете услугу. Вы спасете его от смертельного греха.

«Взяв смертельный грех на себя», – мысленно продолжил я. Слава богу, ума хватило – не вслух. Здесь мы все явились за смертельным грехом. Добровольно.

– И заодно мы вас и проверим. И, возможно, поверим. А вы докажете, что вы – настоящий товарищ. Лишение себя жизни – это, знаете ли, похуже убийства. Жизнь дается Богом. И добровольно отказываться от божественных услуг… Это, знаете ли… Больше чем преступление. У преступника всегда есть мотивы. У самоубийцы – единственный. И самый эгоистичный. Он сам. И его несчастная жизнь. Видите ли, ему Бог побольше счастья не дал. Самоубийством он попрекает Всевышнего. Вот ваш товарищ… Когда петлю на себе затягивал, он подумал о страданиях жены, которая и так безмерно страдает? А о сыне?

– Вы так милосердны. – Я развел руками. – И так убедительны. Браво!

Я не выдержал и три раза хлопнул в ладоши.

– Что ж. Передразнивать – не очень благородно.

– Я не передразниваю. Я просто учусь.

– Вы мне симпатичны, Гиппократ. Честное слово, симпатичны. Здесь не так часто встретишь подобных вам… Я бы сказал – благородных. Но эта характеристика в наших местах неуместна. И все же приятно вести дела с подобием благородства, нежели с чистыми подонками.

– Чеснок… То есть Аристид бы вряд ли поверил в мое благородство, узнав о нашем разговоре.

– Но ведь ваш Чеснок не узнает? – В рыбьих глазах Андреева мелькнули лукавые огоньки. – Так вы согласны?

Господи, неужели это я? Вот так запросто расселся напротив самого беса и веду с ним беседу?.. Высшая цель? Где, как она выглядит? Кто меня за ней послал? Зачем? Неужели это я? Я??? Не топнул ногой, не плюнул в лицо. Не…

За дверью мелькнула тень. И я шумно вдохнул и выдохнул.

– А что мне еще остается, Дмитрий Михайлович? Что? Единственное… Опять же, по-чесноку, – неудачно пошутил я, обыграв прошлое прозвище Аристида. – По-чесноку… Если по-честному, то я не обещаю, что перед этим всем буду спокойно спать, не буду мучиться, сомневаться. Что меня не будут разрывать муки совести, те капли, которые еще сохранились. И руки мои не будут дрожать. А после этого… Не обещаю, что не буду биться головой о стену и ни о чем не сожалеть.

– Ох, как мне импонирует ваша откровенность! Еще как! Даже подозрительно! По своему опыту знаю. И замкнутость, и откровенность – одинаково опасны. Но все же…

– Как вам угодно – верить мне или нет. Я просто говорю, чтобы вы на будущее учитывали мой возможный стресс. И возможные переживания… Но петлю… Петлю на себя не наброшу. В этом можете не сомневаться. Учитывая, что вы упростили мою задачу. Я даже смогу оправдать себя. Придумав, что делаю одолжение Чесноку, избавляя его от греха. Но переживать буду, сильно переживать.

– Ну что ж. Учту. И переживайте, главное – на здоровье. Первый шаг… Он всегда – или в пропасть, или в прекрасное будущее.

– Я-то хочу в прекрасное будущее.

Он усмехнулся. Он мне не доверял. Но я ему почему-то был симпатичен. Похоже, он сам в прошлом из реваншистов.

– Тогда по-чесноку? – Он протянул мне руку.

Я не замешкался. Я ответил крепким рукопожатием. Если бы не тень. Не Яга. Все, возможно, закончилось бы сегодня совсем иначе. С другим финалом. Просто финалом для меня. Шагом, который привел бы меня в пропасть.

Андреев подробно описал детали этой операции. Он описывал убийство буднично и спокойно, даже нудно. Иногда казалось, что ему эти рядовые убийства просто наскучили. Впрочем, это действительно выглядело скучно. Я должен был на операционном столе всего лишь сделать инъекцию. Чеснок непременно удивится, что я здесь делаю? Что может делать терапевт в операционной? А я отвечу, что пришел поддержать товарища и просто проконтролировать ситуацию. Вот даже сам взялся сделать укол, поскольку никому не доверяю. И уже потом, во время операции, следить за его самочувствием. Вряд ли Чеснок что-нибудь заподозрит. Он болен, слаб. И по-прежнему верит в честных и порядочных людей, коим я для него и являюсь.

Я заметил, что все чаще стал называть его Чесноком, а не Аристидом. Не знаю, было ли мне от этого легче. Скорее – наоборот. Но я словно хотел доказать и себе, и ему (хотя он об этом никогда и не узнает), что он всегда оставался Чесноком. Что он не предал свою профессию. Свой характер. Не продавал душу. Он никогда не превращался в Аристида из Городка, в котором можно вылечить все и всех, но заплатить за это такую цену… Обозначение в цифрах которой еще не придумали ни математики, ни астрономы. И никогда не придумают. Потому что эта цена без цифр. Эта цена равноценна жизни. Но имя ей – смерть. Поскольку жить – это необязательно когда можешь дышать, двигаться, видеть… Жить – это гораздо большее. И я не знаю, стоят ли жизни даже самых близких людей подобной цены…

Впрочем, об этом судить очень трудно. И судить за это труднее. Гораздо, гораздо труднее.

Значит… Значит, теперь остается положиться только на Бога. Эх-ма! Пожалуй, я замахнулся. У Бога и без меня дел предостаточно, особенно в этом местечке. И почему мы так эгоистичны? Чуть что – обращаемся к Богу. Думаю, к нему стоит обращаться в самых-самых отчаянных, самых-самых безнадежных ситуациях. В противном случае получится сказка про мальчика и волка. И нельзя забывать – когда просишь у Бога, дьявол подслушивает. Впрочем, не мне об этом судить. К тому же моя ситуация… Из серии и отчаянных, и почти безнадежных. И, наверное, самое время мне обратиться к Яге. А вот ее мне, пожалуй, и послал сам Бог.

Я спустился в гостиную. Точнее, заглянул на кухню. Яга сидела на диванчике, поджав ноги по-турецки, и громко щелкала фисташки.