свобода. Даже у женатых.

Я уставилась в землю.

– Давай сядем, – сказала она и повела меня к участку черной лужайки под ивой.

Я не плакала, Патрик. Я чувствовала себя удивительно легко. То, что я высказалась, облегчило мне жизнь. И вот теперь, когда начала отпускать слова, я не могла остановиться. Мы сели на траву, и я рассказала ей все: как я познакомилась с Томом, как он научил меня плавать, сделал предложение в твоей квартире, что я видела, как вы смотрели друг на друга на острове Уайт. Предупреждения Сильви. Все вышло именно так. В середине моего рассказа Джулия откинулась назад и вытянула руки над головой, и я сделала то же самое, но все же не остановилась. Мои слова растворились в темноте. Было так приятно говорить, позволяя всему этому уплывать вверх, в ветви дерева. Я ни разу не взглянула на Джулию, когда говорила, зная, что это заставит меня дрогнуть или солгать. Вместо этого я смотрела на мерцание лунного света между листьями.

Когда я закончила, Джулия долго молчала. Я почувствовала ее плечо рядом со своим и повернулась, чтобы посмотреть на нее, надеясь на ответ. Не глядя мне в глаза, она взяла меня за руку и сказала:

– Бедная Марион.

Я подумала о том, как сильно она держала меня на пляже, и желала, чтобы она повторила это снова. Но она только повторила:

– Бедная Марион.

Затем она села, посмотрела мне прямо в глаза и сказала:

– Знаешь, он не изменится.

Я смотрела на нее с открытым ртом.

– Мне жаль говорить тебе об этом, но это действительно самое доброе, что я могу сделать. – Ее голос был твердым и чистым.

Уперевшись локтями, я начала протестовать, но Джулия прервала меня.

– Послушай меня, Марион. Я знаю, что он обманул тебя, и это больно, но он не изменится.

Я не могла поверить, что она говорила об этом так серьезно. Я сказала ей то, в чем едва ли осмеливалась признаться себе, не говоря уже о ком-либо еще, и вместо того чтобы утешить, она, казалось, восстает против меня.

– Я знаю, что это сложно. Но для вас обоих будет лучше, если вы примете это.

Она посмотрела в темноту.

– Но это его вина! – сказала я, чуть не расплакавшись.

Джулия тихонько засмеялась.

– Возможно, ему не стоило жениться на тебе…

– Нет, – сказала я, – конечно, стоило. Я рада, что он женился на мне. Это то, чего он хотел. Чего мы оба хотели. И он может измениться, – пробормотала я, – не так ли? Со мной рядом. Он может получить… помощь, да? И я могу ему помочь…

Джулия встала, и я заметила, что у нее дрожат руки. Очень тихим голосом она сказала:

– Пожалуйста, не говори таких вещей, Марион. Это неправда.

Я встала к ней лицом.

– Что ты знаешь об этом?

Она посмотрела на землю. Но мой гнев вспыхнул, и я повысила голос.

– Он – мой муж! Я – его жена. Я знаю, что правда, а что – нет.

– Может быть, но…

– Все это… ложь. Неправильно то, что он делает. Он виноват.

Джулия глубоко вздохнула.

– Если это так, – сказала она, – то я тоже ошибаюсь.

– Ты? – спросила я. – Что ты имеешь в виду?

Она ничего не ответила.

– Джулия!

Она тяжело вздохнула.

– Боже праведный. Разве ты не знаешь?

Я не могла говорить. В тот момент я понятия не имела, что чувствую.

– Серьезно, Марион. Ты должна открыть глаза. Ты слишком умна. Это пустая трата времени.

И она ушла прочь, крепко сжав руки по бокам и склонив голову вниз.

* * *

Джулия. Я писала ей много раз за эти годы в надежде, что она простит меня. Я держала ее в курсе всех своих дел – по крайней мере, тех, которые, как я знала, она одобрит. Становлюсь заместителем главы в школе Святого Луки. Начинаю школьную группу CND[64]. Я делилась своими мыслями о женском движении (хотя никогда не ходила на марш и не сжигала свой лифчик, я посещала вечерние курсы в Университете Сассекса по феминизму и литературе и нашла это увлекательным). Я никогда не упоминала в этих письмах ни Тома, ни тебя. Но, думаю, она знает, что произошло и что я сделала. Иначе почему ее ответы так поверхностны даже сейчас? С каждым письмом я надеюсь на какие-то откровения или вспышку юмора, который мне так нравился. Но все, что получаю, – это новости о ее последних прогулках, ремонте ее дома и сада, а также сочувственные, но формальные заявления о том, как сильно она скучает по преподаванию.

Иногда думаю, что, если бы я проявила бо́льшую смелость, Джулия все еще была бы моей близкой подругой и находилась бы здесь, чтобы помочь мне должным образом ухаживать за тобой. Как бы то ни было, мне очень сложно сажать тебя на туалет и снимать с него, хотя ты, должно быть, весишь меньше, чем я сейчас. Твои руки тонкие, как у юной девушки, а ноги – сплошные кости. И поэтому я не хочу рисковать. Каждое утро я встаю в пять тридцать, чтобы сменить твои непромокаемые штаны и прокладку от недержания мочи, которые ты носишь постоянно. Медсестра Памела говорит, что мы должны снимать эту ужасную одежду хотя бы в ночное время, но она не понимает, как мало Том готов помогать, а я не собираюсь говорить ей об этом, зная: это будет означать, что она поставит под сомнение пригодность нашего дома в качестве базы для ухода за тобой. Хотя я недостаточно сильна, чтобы поднять тебя, Патрик, но чувствую себя все еще вполне дееспособной. Знаю, что справлюсь с этой задачей. Мое собственное тело, хоть потенциально и находится на грани дряхлости, на самом деле работает довольно хорошо, учитывая, что я никогда в жизни не делала намеренно никаких упражнений. Полагаю, в классе я была довольно активна. В последнее время замечаю боль и скованность в странных местах: в костяшках пальцев, в паху, на тыльной стороне лодыжек. Но это, скорее всего, из-за заботы о тебе. Смена простыней каждый день, поворот твоего тела, чтобы умыть, потягивания, чтобы надеть чистую пижаму или поднести еду ко рту. Все эти вещи имеют последствия.

За столом у окна, на ужасной скатерти матери Тома, в четыре тридцать утра воскресенья, ощущая запах вчерашнего пота и алкоголя на своей коже, с пересохшим горлом, в тишине из-за отсутствия Тома, со словами Джулии в голове, я написала письмо, запечатала его в простой