называется его именем, но это не совсем правильно, поскольку принадлежало отколовшейся от РАПП группе «Пролетарский театр» и подписали его 11 человек. Авторами, которые писали письмо «по поручению группы», были, помимо Билль-Белоцерковского, также драматург Анатолий Глебов (уроженец Полтавы, сын изобретателя парашюта Глеба Котельникова) и режиссёр Бернхард Райх (подписался как «Рейх»). Билль-Белоцерковский был в этом списке первым, потому Сталин для простоты обращался к нему.

В письме театральные деятели задали Сталину ряд вопросов, причём Булгаков упоминался во втором и четвёртом из них:

«2. Находите ли Вы своевременным в данных политических условиях, вместо того чтобы толкать такую крупную художественную силу, как МХТ-1, к революционной тематике или хотя бы к революционной трактовке классиков, всячески облегчать этому театру соскальзывание вправо, дезорганизовывать идейно ту часть мхатовского молодняка, которая уже способна и хочет работать с нами, сбивать её с толка, отталкивать вспять эту часть театральных специалистов, разрешая постановку такой пьесы, как “Бег” Булгакова, – по единодушному отзыву художественно-политического совета Главреперткома и совещания в МК ВКП(б), являющейся слабо замаскированной апологией белой героики, гораздо более явным оправданием белого движения, чем это было сделано в “Днях Турбинных” (того же автора)?».

«4. Как расценивать фактическое “наибольшее благоприятствование” наиболее реакционным авторам (вроде Булгакова, добившегося постановки четырёх явно антисоветских пьес в трёх крупнейших театрах Москвы; притом пьес, отнюдь не выдающихся по своим художественным качествам, а стоящих в лучшем случае на среднем уровне). О “наибольшем благоприятствовании” можно говорить потому, что органы пролетарского контроля над театром фактически бессильны по отношению к таким авторам, как Булгаков.

Пример: “Бег”, запрещённый нашей цензурой и всё-таки прорвавший этот запрет, в то время как все прочие авторы (в том числе коммунисты) подчинены контролю реперткома. (…)

В чём смысл существования Главреперткома, органа пролетарской диктатуры в театре, если он не в состоянии осуществлять до конца свою задачу (что, повторяем, происходит отнюдь не по его вине)?»

В общем-то, мотивы Белоцерковского в конфликте с Булгаковым можно понять – пролетарий (матрос на британских кораблях, рабочий в Америке), большевик, ярый сторонник «нового искусства», а во МХАТе ставят какого-то «белогвардейца»…

Разумеется, фактор «наибольшего благоприятствования» в отношении Булгакова был несколько преувеличен, но не то чтобы радикально – Булгакова ругали в прессе, но охотно ставили, просто потому, что народ на него валом валил. В то время как на агитационные спектакли «Пролетарского театра» ходили в основном организованные группы – красноармейцы там или студенты…

Ответ Сталина

2 февраля 1929 года письмо удостоилось ответа Сталина…

Тут, кстати, момент довольно загадочный: Сталин был совершенно не обязан на него отвечать, но он тем не менее ответил.

Причины, по которым Сталин ответил, булгаковедами называются самые разные. Чаще всего – политические. Мол, в 1929 году Сталин ещё не был полновластным хозяином в СССР и должен был считаться с… С кем?

Безусловно, группа «Пролетарский театр» представляла левую оппозицию, но…

Во-первых, это ведь не РАПП, куда входило более 4 тысяч человек. Это десяток театральных деятелей с неустоявшимся реноме и вообще занимающихся не столько театром, сколько политпросветом («агитационный театр»).

Во-вторых, оппозиция эта была не политическая, а сугубо культурная. Правда, содержатся в письме и политические намёки: «Нам приходилось слышать ссылки наиболее последовательных представителей правого “либерального” курса на Ваше сочувствие». Но, хотя эту фразу и можно расценить как угрозу, никто из трёх подписантов письма репрессирован не был, что вряд ли случайно.

Нам представляется, что не было в ответе Сталина никакой особо глубокой политической подоплёки. Просто вопросы, поднятые группой Билль-Белоцерковского, показались Сталину достаточно важными, чтобы на них ответить. И он на них ответил. Возможно, с тем, чтобы к ним позднее вернуться. Но не вернулся – отвлёкся на вопросы языкознания, в котором оказался просто «корифеем».

Тут же он пишет прямо: «Очень легко “критиковать” и требовать запрета в отношении непролетарской литературы. Но самое лёгкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру в порядке соревнования, путём создания могущих её заменить настоящих, интересных, художественных пьес советского характера. А соревнование – дело большое и серьёзное, ибо только в обстановке соревнования можно будет добиться сформирования и кристаллизации нашей пролетарской художественной литературы».

Из этого письма мы бы сделали два вывода.

Во-первых, Сталин предостерёг от переноса на сферу искусства терминологии внутрипартийной политической борьбы. Прямым текстом: «Я считаю неправильной самую постановку вопроса о “правых” и “левых” в художественной литературе (а значит, и в театре)».

Во-вторых, Сталин видит слабо замаскированные цели группы Билль-Белоцерковского: обеспечить себе аудиторию за счёт удаления популярных, но идеологически неправильных авторов, и даёт «Пролетарскому театру» бесплатный совет – писать получше.

В общем – да здравствует капиталистическая конкуренция! Того, что «пролетарские» авторы, во имя победы в этой конкуренции, встанут на белогвардейские позиции, Сталин не боится. И он, очевидно, прав – чего бы вчерашние участники Гражданской войны перешли бы на позиции своих противников? А социальный заказ на пьесы противников большевиков иссякнет по мере успехов социалистического строительства (как показали дальнейшие события – не иссяк).

Оба вывода напрямую касаются Булгакова.

Первый вывод можно считать констатацией того, что у советской власти врагов в сфере искусства нет, а, следовательно, не является врагом и «несоветский» Булгаков. Не знаем, вспоминал ли Сталин свои слова во время «Большого террора», но именно в отношении Булгакова это суждение было выполнено – его даже ни разу не арестовали (если не считать неподтверждённый и, более того, опровергаемый Т. Н. Лаппа инцидент во Владикавказе 1920 года, который сам Булгаков обыграл в одной из пьес: «Если меня расстреляли в Баку, я, значит, и в Москву не могу приехать? Меня по ошибке расстреляли, совершенно невинно…»).

Второй вывод касается Булгакова в том смысле, что он сейчас нужен Советской власти для создания той самой животворящей конкуренции. Это, разумеется, вовсе не индульгенция навсегда – вот научитесь писать, как он, мы вам его скормим. А до тех пор – ни-ни… Правда, это всё осталось в теории. Создавать полноценную конкуренцию пролетарским писателям Булгакову так и не дали.

Послание Сталина драматургу

Ответ И. В. Сталина на письмо В. Н. Билль-Белоцерковского булгаковеды обычно рассматривают как некое послание Вождя драматургу: он-де пожелал, чтобы Булгаков что-то сделал, а Булгаков не сделал. Выводы из этого делаются разные. По-разному оценивается и сам текст письма. Но давайте познакомимся с источником и порассуждаем: а был ли мальчик?

В письме Сталина творчество Булгакова упоминается несколько раз:

1. «“Бег” Булгакова… нельзя считать проявлением