Шрифт:
Закладка:
Программу моей поездки в Особую армию я при сем высылаю; конечно, всегда могут быть некоторые изменения в зависимости от обстоятельств; в остальные армии буду высылать тебе по мере получения предположений.
Затем считаю долгом написать тебе, после длинных разговоров с доблестным и редко преданным тебе ген. – ад. Брусиловым, о тех прискорбных явлениях, которые мне пришлось замечать не только в тылу, но уже и здесь.
Положительно у всех заметно беспокойство за тыл, т.-е. за внутреннее состояние России. Прямо говорят, что, если внутри России дела будут идти так, как теперь, то нам никогда не удастся окончить войну победоносно, а если это действительно не удастся, то конец всему. Ненависть к Штюрмеру чрезвычайная.
Тогда я старался выяснить, а какие же меры могли бы излечить это состояние? На это могу ответить, что общий голос – удаление Штюрмера и установление ответственного министерства для ограждения тебя от обмана различных министров.
Эта мера считается единственною, которая может предотвратить общую катастрофу. Если бы я это слышал от левых и разных либералов, то я не обратил бы на этого никакого внимания. Но это мне говорили и здесь говорят люди, глубоко преданные тебе и желающие от всей души блага только тебе и России нераздельно; вот почему я решился написать это тебе.
Признаюсь, что не ожидал, что я услышу здесь, в армии, то же, что я слышал всюду в тылу. Значит это желание всеобщее – глас народа, глас Божий, и я уверен, что Господь тебе поможет пойти навстречу всеобщему желанию и предупредить надвигающуюся грозу из нутра России.
Прости, что я тебе так откровенно написал, но совесть моя заставила меня написать это именно из армии, ибо я услышал это из уст самых преданных тебе, глубоко порядочных и отважных людей, и писал я тебе это письмо, как верноподданный и горячо тебя любящий человек. Да поможет тебе во всём Господь.
Сегодня я посетил все здешние лазареты и госпитали (в них около 700 человек раненых) и раздавал от твоего имени награды. Раненых нашёл бодрыми и весёлыми. Завтра в 6 часов вечера выезжаю отсюда в Особую армию.
Обнимаю тебя и прошу обнять Алексея
Георгий».
«14 января 1917 г., Киев
Милый Ники,
11-го ноября я начал объезд корпусов, которые были в списке, переданном мне в штабе в Ставке, и попутно я посещал также госпитали и лазареты. Всего твоим именем я наградил нижних чинов семидесяти одной (71) и одиннадцати (11) конных дивизий.
Всё шло гладко до окончания объезда IX армии генерала Лечицкого. Окончив весь фронт генерала Брусилова, я поехал в Берлад к генералу Сахарову. Но здесь я попал в самый разгар больших боёв, и генерал Сахаров сказал мне, что совершенно немыслимо раздавать награды в период горячих боёв, так как выводить лучших людей из окопов невозможно; он мне сказал, что он мне сообщит, когда будет возможно ехать.
Я переехал в Яссы и там прождал пять дней. Чтобы не терять время и видя, что не скоро возможно продолжать мой объезд на фронте, я проехал в Одессу, в Вознесенск и в Березовку, где наградил от твоего имени нижних чинов сербской дивизии, которая так отличилась в Добрудже. Затем я ожидал в Одессе ещё 7 дней. Не зная, что ты не находишься в Ставке, я думал проехать в Ставку для доклада, и ты мне телеграфировал прибыть в Ставку в конце будущей недели; это выходило 5-го или 6-го января. Я и выехал из Одессы, с тем, чтобы прибыть в Ставку 6-го января, но в Киеве я узнал, что ты в Царском Селе, и неизвестно, когда вернёшься в Ставку, и тогда я остановился в Киеве. Я очень извиняюсь, что ещё раз телеграфировал тебе из Киева, но я хотел, чтобы ты узнал, где я нахожусь.
Во время объезда пяти армий мне не удалось наградить три с половиной корпуса пехотных (IV арм., IV Сиб., VII арм. 15-ю пех. див. VIII корпуса), а также III и VI конные.
Ты знаешь из моих донесений, в каком блестящем виде представились все части, которые я имел честь видеть и награждать. Прямо трудно сказать, который корпус лучше: бодрые, весёлые, солдаты – молодец к молодцу, несмотря на различные лишения и трудные стоянки в горах в зимнюю пору.
Недели три после отъезда моего из Берлада, ген. Сахаров телеграфировал мне в Киев, что стало немного тише на фронте, но в это время я ждал со дня на день, что ты меня вытребуешь в Ставку. Чтобы не терять времени, я занялся объездом госпиталей, сначала в Одессе, а потом здесь, в Киеве, куда свозят большое количество раненых, и мне удалось объехать до сегодняшнего дня всего 62 госпиталя и лазарета и благодарить и наградить от твоего имени безногих, безруких, слепых, паралитиков и вполне беспомощных георгиевскими крестами и медалями; эти несчастные радуются и с восторгом благодарят.
В общем почти все лазареты в блестящем виде, кроме здешнего военного госпиталя. Конечно, мне очень хотелось бы доложить тебе обо всём лично и порадовать тебя моими прекрасными впечатлениями о духе и о состоянии твоих доблестных войск.
Если бы тылы и снабжение и железные дороги работали бы так, как работают в армии и на фронтах, то думаю, что час полной победы намного приблизился бы.
Но тылы работают лениво и, во многих случаях, преступно; мне кажется, что необходим самый строгий нажим на начальников различных тылов. Дело снабжения особенно хромает, и пока я был на фронте, мне пришлось слышать слишком много жалоб на управление генерала Ронжина. Очень не любят в армии генерала Кондзеровского.
Румыны принимали меня всюду радушно – как офицеры, так и представители населения; что касается их войск, то я доложу, когда увижу тебя.
Буду ожидать дальнейших повелений пока в Киеве.
Целую ручки Аликс и обнимаю всех твоих детей.
Георгий»[209].
После начала революции великий князь, как и другие Романовы, оставил свою должность и отрёкся от права наследования престола. Когда к власти пришли большевики, великий князь находился в Финляндии. Он отказался от возможности бежать, используя поддельный паспорт, и вскоре был арестован. Заключённого сначала отправили в Вологду, а позже перевели в Петроград и поместили в Петроградскую крепость[210]. В январе 1919 г. Георгий Михайлович был бессудно расстрелян вместе с другими великими князьями – Дмитрием
