Шрифт:
Закладка:
Быт заключенных в Шлиссельбурге оказался не так и плох. Днем можно было вдоволь гулять во внутреннем дворе, со всех сторон защищенном серебряной решеткой, под присмотром дивов и дежурного колдуна либо проводить время в кинозале или библиотеке, где было собрано достаточно различных книг, кроме, конечно, книг по колдовству, и имелись свежие газеты.
Как оказалось, Рождественский сейчас находился в камере, а не в лазарете, что удивило Аверина. Адвокаты сняли свои многочисленные ходатайства?
Рождественский встречал гостя, повернувшись к двери спиной. Из окон его камеры был виден двор, а не озеро, но сама камера не уступала размерами и удобством камере Оболенского. Когда массивная дверь закрылась, князь медленно повернулся. И Аверин не сразу узнал его.
Перед ним стоял старик. И даже не густая всклокоченная борода и не седина, особенно заметная в густых и черных, сильно отросших волосах, так заметно добавили Рождественскому лет. Его глаза. Выцветшие, слезящиеся. Это были глаза человека, который давно прожил жизнь и сейчас лишь коротает время, ожидая конца.
Впрочем, так оно и было. Даже если отбросить ломку колдуна, будущего у князя Рождественского не было. Оставалась только эта камера. Подключив дорогих адвокатов, связи и потратив все деньги на взятки, максимум, чего добьется этот человек, – пожизненного заключения вместо смертной казни.
Но при виде Аверина в глазах князя мелькнуло что-то похожее на искру жизни.
– Здравствуйте, Гермес, – Рождественский едва заметно улыбнулся, – уж простите, что не могу оказать должного приема. Не желаете ли присесть, вот кресло. И угощайтесь печеньем, правда, оно совсем крошечное и мягкое, чтобы я им не подавился… по неосторожности, – князь засмеялся дребезжащим стариковским смехом.
– Спасибо. Но я постою. Вижу, вам лучше, Андрей? По крайней мере, вы в здравом уме и твердой памяти.
– Вы это называете «лучше»? О, вы не понимаете… хотя должны, должны…
Рождественский быстро приблизился и схватил Аверина за запястье неожиданно сильной рукой.
– Вы пришли сюда по доброй воле, как сыщик, я знаю… – зашептал он, – вы плохо выглядите, я вижу… но вы пришли, вы работаете, живете. Как? Скажите мне, как?
– Вы имеете в виду, как я справился с ломкой колдуна? – Аверин отдернул руку, освобождаясь. Прикосновения этого человека были ему неприятны.
Рождественский отшатнулся. И в его глазах появился безумный блеск.
– Вы думали, я не знаю… а я слежу за новостями, да… Но вот что я вам скажу, вы не справлялись с ломкой. Не было у вас никакой ломки! Вы просто никогда не любили своего мальчишку. Он был для вас просто инструментом, да! Вы никогда никого не любили, Гермес Аверин! Не любили Лизетт, только себя, себя… всё только для себя… а я любил! Вы не замечали меня, никого не замечали: ни девушек, мечтающих ночами о вашей улыбке, жаждущих вашего взгляда, ни молодых колдунов, вечно обреченных прозябать в вашей тени! Отчаянно пытавшихся заслужить если не вашу дружбу, то хотя бы мимолетное одобрение! Но все они получали в лучшем случае лишь рассеянный, а иногда и презрительный взгляд!
Аверин с неприязнью отодвинулся.
– Только не надо говорить, что в Академии вы жаждали моей дружбы. У вас тоже была… – он сделал паузу, – своя слава.
– Я старался! Я из кожи вон лез! Но вы всегда, всегда были на шаг впереди! А знаете, чего я на самом деле жаждал? О чем мечтал? Не знаете? Конечно… великий герой, спаситель России… это обо мне, обо мне должны были писать газеты! Я должен был стоять на пьедестале, а не сидеть в этой проклятой камере! – закричал он и, схватив кресло, швырнул его об стену. – А всё вы! Вы!
– Я понял. За этим вы меня позвали? Чтобы сказать о том, что пребывание в юности в моей «тени» толкнуло вас на массовые убийства и издевательства над собственным фамильяром? Нет, Андрей, просто вы всегда были жалким человеком. Жалким и злобным.
– …А еще безнадежно слабым… – тихо добавил Рождественский и уселся на кровать. Зажал рот ладонью и принялся раскачиваться. Аверин повернулся к двери, намереваясь уходить.
– Подождите! – окликнул его Рождественский. –Я знаю, почему вы согласились прийти. Вы хотите, чтобы я дал показания против князя Кантемирова.
Аверин медленно обернулся.
– Да, так и есть. А вы согласны их дать?
Рождественский снова рассмеялся. И на этот раз Аверину стало немного жутко от этого смеха. Неужели, не верни он Кузю, и его ожидала такая же участь? Жалкое существование на грани безумия?
– Вы не понимаете, о чем говорите. О, вы не знаете этого человека, совсем не знаете. Ему повинуются такие силы, вы даже не представляете! Сам дьявол служит ему! Вы можете защитить меня от дьявола, а? Не можете… даже стены этой тюрьмы никого не защитят!
Было непонятно, заговаривается князь или действительно знает что-то важное. Но следовало расспросить его подробнее. «Дьявол»… так назвала Григора бедная вдова Дубкова…
– Что за дьявол у него на службе? Расскажите.
– Я его видел! Вы думаете, зачем он ездил ко мне в отель? Развлекаться? Не-ет! – Рождественский вытянул палец, а затем помахал им у своего же носа и криво улыбнулся. Встал и сделал к Аверину несколько маленьких неуверенных шагов. И зашептал почти в ухо:
– Вы думаете, Императорский див сам напал на государя нашего? Нет же! Я всё знаю, я слышал, я всё-о-о слышал! А вы ему помешали, помешали… и ваша участь будет еще хуже моей!
– Что вы слышали? Кому я помешал? – вздохнул Аверин. Речь Рождественского всё больше напоминала бред.
– Всеё, больше ни слова. Ни слова, ни слова, – Рождественский приложил палец к губам.
– Так вы будете свидетельствовать против князя Кантемирова? – начал терять терпение Аверин.
Рождественский вдруг отошел назад и выпрямился, а взгляд его стал совершенно обычным.
– Вы же понимаете, что это опасно, – абсолютно нормальным голосом произнес он, – и просто так я этого делать не буду. Я хочу заключить сделку. И если мое условие будет выполнено, я расскажу всё, что знаю.
Аверин посмотрел на Рождественского с подозрением. Он что же,
