Глава 10

– Какое оно яркое, – пробормотал Рай, рассматривая пейзаж на картине.

Краски действительно были интенсивными. Настолько, что изображенный солнечный свет слепил, как настоящий. А блики на воде играли, будто эта река действительно текла.

Я и не знал, что Тина так умеет.

Склонив голову набок, Рай прищурился:

– А… эти… эти… – Он вытянул руку, словно хотел дотронуться до картины, но вовремя опомнился. Смотритель – наверняка один из студентов колледжа, у которого от хорошей работы зависела оценка за практику, – уже недобро на нас косился.

– Ты про мазки?

– Эм… Наверное. Они и должны быть такими грубыми?

Я прикусил губу, пряча улыбку. Рай в искусстве не разбирался совсем.

– Как мозаика, – продолжал друг. – Если я вот так подойду… – Он встал почти вплотную к пейзажу, и я невольно снова взглянул на смотрителя: не заметил ли? – Вот, так это просто мешанина этих… мазков. Оно действительно так называется? Мазки – это же когда из горла анализы берут, нет?

– Ага, – пробормотал я, изо всех сил сдерживая смех.

– Да ладно, смейся, – разрешил Рай. – Тоже мне, умник. Вот, а если я сейчас отойду – то нормально видно. Это так надо?

– Рай, это импрессионизм. Направление в искусстве. Отражает чувства, впечатления…

– Типа напился – и давай рисовать? Самые чувства отразит, закачаешься… Хм. Да нет, это же девчонка рисовала, а если она хоть вполовину такая, как ты, то напиться – это не про нее. Значит, так надо?

Лекция об истории искусства ничего бы не дала. Однажды я пробовал рассказать Раю о философии нигилизма – некоторое время она была популярна среди золотой молодежи благодаря весьма эпатажному автору-аристократу, решившему писать про саму эту молодежь под псевдонимом. Весь двор тогда гадал, кто бы это мог быть. Лавиния считала, что принц. Очень может быть… Итак, нигилизмом Рай не проникся. Настолько, что бессовестно захрапел на десятой минуте рассказа. И долго потом подтрунивал: дескать, лучше моих лекций колыбельной нет.

– Да, Рай. Так надо.

– Хм. – Он задорно улыбнулся и отошел от картины еще на пару шагов. – Ты знаешь, а что-то в этом есть…

Он был прав лишь самую малость: в этом было не просто что-то – в этом была жизнь. Солнце с картин Тины и правда слепило, вода действительно текла, и даже ветер, который сорвал с девушки на втором плане шляпу, казался настоящим.

Она не могла научиться такому за два года. Я пропустил не только ее болезнь. Но это? Как она умудрилась скрыть это от меня? Я-то думал, она делится со мной всеми секретами. Выходит, нет.

Знала ли мать? Допустим, я слишком засиживался за книгами, чтобы видеть, как Тина рисует и как великолепно у нее получается. Она всегда любила яркие краски, во всем – даже в макияже, если удавалось. Одежда… Но в блокноте рисовала углем, я хорошо это помню.

Потому что уголь был дешевле.

Зато сейчас цвета были живыми. Когда мы только вошли в просторный павильон, это буйство красок и явный, кричащий талант лишили меня дара речи. Я даже обрадовался, что Тина этого не видит: вдруг бы не поняла? Она всегда сразу начинала сомневаться в себе. Решила бы, что я молчу, потому что не хочу ее обидеть…

Но Тины не было видно: она, конечно же, принимала поздравления. В павильоне было полно аристократов – собрались сливки высшего общества. А также газетчики. Мелькали вспышки фотокамер, сверкали драгоценности дам, в стеклах ставших модными моноклей отражалось солнце, его лучи пронзали прозрачный потолок. Не удивлюсь, если павильон Шериада построила магией: здесь отовсюду тянуло фиалками, а именно так пахли чары принцессы. Да, у волшебства есть запах, и иной раз оно даже зловонно, но тогда я различал лишь сильные чары. Чары Шериады всегда были сильными. И такими тонкими… Зеркальную крышу обсуждали едва ли не больше картин Тины. В древности, я читал, так строили. Сейчас – никогда, даже в оранжереях. Столько стекла на потолок – такое расточительство! А вдруг расчет архитектора окажется неверен? И как быть, если его заметет снегом? Выдержит ли он ветер?

Выдерживал – волшебный или нет, но свет он рассеивал именно так, как нужно было картинам, чтобы они казались еще ярче.

– Столько солнца, – услышал я обрывок разговора. – Разве это не повредит картинам?

– Таким краскам не повредит ничто, дорогая. Какая безвкусица…

Без покровительства принцессы гений моей сестры запросто остался бы незамеченным. Но Шериада, буквально накануне, если верить газетам, разбогатевшая на десяток миллионов, привлекала особенно пристальное внимание. Половину статей в главном еженедельнике посвятили ей, и Тине, конечно же, достался кусок ее славы.

– Открыли двери для черни, – возмущался престарелый господин, сквозь монокль пристально рассматривая портрет молодой дамы, бывший, очевидно, одним из заказов, которыми хвасталась Тина. Надо сказать, сестре удалось сделать простенькое лицо дамы колоритным и передать грусть. Я видел в аристократках только высокомерие, но сестра всегда была лучше меня.

– Зачем простолюдинам картины? – продолжал господин. – Что они понимают в искусстве?

– Ах, папа, оставьте, – успокаивала его незнакомая девушка, тоненькая, стройная, чем-то неуловимо напомнившая Шериаду. Наверное, прибыла откуда-нибудь из пансиона в провинции, или я бы ее уже знал. Что-что, а лица я всегда запоминал хорошо, особенно такие симпатичные. – Будет вам! Вы же видели расписание: им отведены другие дни.

– Да, выходные, – негодовал господин. – Как можно! Лучшее время – для черни. Я бы не удивился, будь их сейчас здесь полным-полно. Они же не умеют читать! А билеты для них бесплатные.

Ну да, аристократы-то за билет платили весьма кругленькую сумму. Возмущались, вспоминали, что цена на выставке великого Оска была ниже. Однако платили.

А простолюдины по выходным могли смотреть бесплатно. Естественно, куда это годится!

Чья была идея, не стоило даже спрашивать. После представления с шаманом во дворце Шериада могла, пожалуй, делать что угодно, не только допустить простолюдинов к картинам. Кое-кто из аристократов даже отдал бы ей свое состояние, лишь бы помочь одержать победу над Большой Землей. Популярность принцессы заметно выросла, хотя казалось бы, куда уж выше?

Тем временем Рай отвлекся от пейзажа, подмигнул нарисованной простоватой даме с глазами, в которых застыла грусть, – или дочке престарелого господина, что вернее, – и увлек меня к банкетке в нише для отдыха.

Шериады нигде не было видно. Как и в прошлый раз на приеме, она, стоило нам выйти из кареты, бросила: «Мальчики, у меня дела, развлекайтесь». И растворилась среди гостей. Да, несмотря на возросшую популярность и ярко-алое платье, приличное