— Остальное понятно. Ставь.

— Нет. Есть одно условие. Я с Ваней Козловским в отличных товарищеских отношениях уже лет двадцать и не желаю ссориться с ним из-за Ивана Семеновича Козловского.

— И не ссорься. Кто тебя просит?

— Никто не просит, но я не люблю, когда вмешиваются…

— Вот и хорошо, я тоже. (При этом Иван Семенович смеется своим особенным похихикиванием.)

— Иван, не остри, пожалуйста…

— А что? Боишься, что хлеб отобью?

— Я боюсь, что у нас на репетициях будут столкновения…

— А я на твои репетиции и ходить не буду: тоже нашелся интересный режиссер! Впрочем, даю слово не вмешиваться. — И тут же добавил: — Пока не напортишь.

Надо сказать, что в режиссерскую работу мою он, как обещал, не вмешивался, но приблизительно раз в две недели ко мне на репетицию являлись певец или певица и, познакомившись, радовали: «Иван Семенович сказал, что я буду петь такую-то партию, и просил, чтобы вы ввели меня…»

— ???? Пожалуйста… А как же такой-то? Не будет петь?

— Не знаю. Иван Семенович ничего не говорил.

А на мой вопрос Ивану Семеновичу: «Кто же из них будет петь?» — он отвечал на чудесном меццо-воче:

— Не знаю, ты же просил не вмешиваться…

К счастью, такой очередной протеже обыкновенно разучивал партию всего несколько дней, а потом исчезал с горизонта. Несмотря на все это и на то, что пьеса и музыка все время изменялись и дописывались, дело подходило к концу, но с началом Великой Отечественной войны работа оборвалась. Я несколько лет не встречался с этим замечательным певцом-артистом, веселым, отзывчивым человеком, перед которым бессильно время: с годами он не теряет ни своего чудесного голоса, ни дорогих качеств своего широкого сердца.

* * *

Осенью 1939 года я вновь был приглашен в Московский театр оперетты как главный режиссер. Надо было сразу включиться в большую работу, найти советскую оперетту и, конечно, не «лишь бы советскую», а сегодняшнюю, полнокровную, музыкальную, интересную. А это задача нелегкая. Просмотрел я все, что было в портфеле театра, и в конце концов выкопал оперетту драматурга Ильи Рубинштейна и композитора Сигизмунда Каца «Взаимная любовь».

В сюжетной основе пьесы лежал миллионный вариант «Ромео и Джульетты»: любовь детей и вражда родителей. Но автор легко, в комедийном плане и убедительно показывал, как в наши дни, в нашей жизни нелепа вражда из-за религиозных, вернее, из-за традиционных предрассудков. Два соседних колхоза, казацкий и еврейский, и в них два соседа, неприязненно друг к другу относящиеся. А дети их любят друг друга. И драматическая линия в пьесе интересно разработана, и характеры четко обрисованы, и смешно. Музыка и лирическая и комическая, запоминающаяся и… не заимствованная. Чего же еще требовать от оперетты? И я с удовольствием работал над ней. Спектакль имел большой успех у публики. Печать единодушно одобрила не только пьесу и музыку, но и удачу актерского коллектива, особенно В. Володина в роли Абрама Егудкина.

Да, в этой пьесе Владимир Сергеевич Володин из несколько сентиментально-слащавой роли сумел слепить запоминающийся образ еврея-колхозника, трогательного в своем горе, мудрого в своих встречах с враждебно настроенными соседями и гомерически смешного в домашнем быту.

Весной 1941 года приехали из Харькова автор романа и пьесы «Свадьба в Малиновке» Леонид Юхвид и композитор Алексей Рябов. Они привезли новую оперетту — «Когда двое ссорятся». Профессор и его коллектив у порога важного открытия: они работают над проблемой искусственного дождевания посредством конденсации влаги в атмосфере.

Мы с Юхвидом съездили в Тимирязевскую академию; там принявший нас профессор был очень удивлен, узнав, что мы, опереточные деятели, интересуемся дождеванием; но когда мы рассказали ему о причине нашей временной «научности», профессор рассмеялся и прочел нам очень интересный доклад, да еще снабдил несколькими книжками и на прощание дал списочек того, что еще надо прочитать. Списочек был такой, что, прочитав его, мы, вероятно, бросили бы оперетту и стали бы учеными-мелиораторами…

Прослушав объяснения профессора и прочитав несколько книжек, мы, конечно, еще не смогли бы бороться с засухой или конкурировать с Ильей-пророком в деле распределения осадков на территории Советского Союза, но, во всяком случае, колхозники и агрономы, попав на наш спектакль, уже не стали бы называть наших профессоров и полеводов неучами.

Вот уже шесть недель мы работали над пьесой; прошел май, кончался июнь, нам казалось, что пьеса, хотя и легкая комедия, хотя и оперетта, но обретает какую-то нужность, какую-то значительность. Но…

Двадцать второе июня… Война…

И сразу и тема, и персонажи, и разговоры в пьесе — все оказалось мелким, ненужным, отсталым: не может театр в первой постановке военных дней пройти мимо военной темы. И стали мы думать, как повернуть пьесу, как использовать хоть часть написанного. И когда уже стало вырисовываться новое развитие сюжета, Юхвид пришел ко мне домой и сказал:

— Я — коммунист и должен быть в своей организации, среди харьковских товарищей. Я уезжаю и оставляю вам нашу пьесу…

— Как — нашу?

— Да-да. Нашу с вами пьесу — в ней много вашего, а будет еще больше. Ваш долг теперь без меня закончить и скорее поставить в театре эту пьесу, ведь в ней мы попытались показать жизнь народа в первые дни войны.

В течение двух недель я почти не показывался в театре и принес уже не «Когда двое ссорятся», а «Ночь в июне», как назвал пьесу Юхвид.

Конечно, сказалась и разница двух авторских почерков, и кое-где заметны были сюжетные «швы» — результат спешки, но хоть не стыдно было репетировать легкое, «опереточное» в серьезнейшей обстановке первых военных дней. А репетировали мы действительно в странной, совсем необычной обстановке. Готовили мы спектакль в Зеркальном театре сада «Эрмитаж».

…Вот с трудом, общими усилиями устанавливается на репетиции веселая комедийная обстановка (а без нее никакими режиссерскими ухищрениями не создашь комедии), вот уже Володин и Аникеев перешучивают друг друга, вот Лазарева ускоряет темп своей пляски, и вдруг… воздушная тревога. Все выбегают в сад, смотрят, как высоко-высоко в небе летит подлый враг, и все наивно удивляются: почему же его не сбивают? Потом самолет исчезает, и репетиция продолжается…

Но вот опять всех вызывают в сад: актеры, хор, балет, оркестранты, рабочие и дирекция становятся по ранжиру — идет всевобуч. Ужасное положение у режиссера: и всевобуч срывать нельзя, и премьеру сорвать невозможно!.. И я начинаю дипломатические переговоры с инструктором, отвоевываю двух-трех актеров и концертмейстера, и репетиция продолжается!

Потом мы почти все поголовно записываемся в народное ополчение и в ожидании мобилизации репетируем кое-как.

Но нам говорят: «Продолжайте свое дело — и оно важно