– Мне чужого не надо, – ощетинился Оберон Александр, – хоть тряпки, да мои.

– Да, благородная гордость у тебя в крови, – господин вновь улыбнулся, провел кончиком пера по бледным губам. – Рад, ты свободен. И проследи, чтоб здесь под дверью никто не слонялся без всякой надобности.

Обр между тем исподтишка осматривался. Три высоких стрельчатых окна, за окнами, в отдалении, круглый бок башни, кусок стены под свинцовой кровлей, кусок серого неба. Свет осеннего дня, проникая в окна, делался золотистым, теплым. Помогали золоченые переплеты, составлявшие сложный рисунок, на каждом окне свой. Светлый навощенный пол, потолок цвета темного меда, крестообразные узлы мощных балок. С балок, слегка покачиваясь, свисали воздушные сплетения золотистых нитей с множеством узелков, цепочки с кусочками сердолика и янтаря, с хрупкими золотыми колокольчиками. «Обереги, должно быть, – уважительно подумал Хорт. – Торгует он ими, что ли?» По стенам тянулись ряды книг. Книги громоздились на широких столах, блестели красным золотом, раскрытые на высоких подставках.

– Нравится? – дружелюбно поинтересовался хозяин кабинета.

Обр неопределенно пожал плечами. Окна высоко и второго выхода нету.

– Тепло, – вздохнул он.

И вправду, печной бок в медовых изразцах просто дышал жаром.

– Твоим вчерашним спутникам повезло меньше. С раннего утра месят дорожную грязь. Теперь ты сможешь уйти спокойно.

«Значит, пожрать не дадут», – подумал Хорт.

– Но прежде я хотел бы показать тебе кое-что. Подойди сюда.

Обр, стараясь занимать как можно меньше места и ни до чего не дотрагиваться, послушно двинулся вперед. Господин поджидал его у стола, на котором на двух деревянных валиках был намотан свиток необъятной ширины. Карта? Да нет, не похоже.

– Догадываешься, что это? Видел когда-нибудь такое?

– Родословное древо! – вырвалось у Оберона.

На листе текли, сплетались, пересекались цветные ленты с надписями киноварью[37] и золотом. Одну, темно-красную, он узнал сразу.

Родословное древо Хортов было вышито на куске толстой негнущейся парчи, которую в старину употребляли для знамен и хоругвей. Хранилось оно у Деда, и каждый должен был знать его назубок. Дед следил за этим сам, и горе тому, кто не смог бы, разбуженный среди ночи, изобразить все его разветвления и изгибы.

– О, – приятно удивился господин Стрепет, – кое-чему тебя все-таки учили!

– Тут, небось, не только Хорты, – поразмыслив, сообразил Обр.

– Да-да. Ты совершенно прав, здесь все знатные семейства княжества и свейского Завеличья. Уверяю тебя, это был тяжкий труд.

– Как-то тут все запутано.

– Что делать. Все мы между собой в родстве.

«Мы» Хорту понравилось. Выходило, что этот распрекрасный господин, как ни крути, все-таки хозяин замка, без дураков считает его ровней.

– Вот, взгляни! – продолжал господин Стрепет. – Твой отец женился на Исонде Ингеборге из свейского рода Альфхейн.

Тонкая указка из светлой липы уперлась в отцовское имя. Возле имени яркой киноварью был поставлен крестик и цифры. Год смерти. Такие же крестики стояли у имен Конрада, Германа, Ольгерда, Сигурда. Будто кровь пролили. Только одно имя без алой меты – Оберон Александр Свенельд Хорт.

– Сосредоточься, прошу тебя, – вывел его из задумчивости фарфороволицый хозяин замка, – это весьма важно. Исонда Ингеборга, твоя уважаемая матушка, урожденная Альфхейн, дочь благородного Арнольда… – Кончик указки переместился на голубую полосу и пополз по ней вверх. – Брак был, бесспорно, неравный, поскольку род Альфхейн не слишком древний. Основатель его, прапрадед прекрасной Исонды был простым ратником из свеев, получившим титул и земли за доблесть всего двести лет назад. Что дало ему право жениться на…

Оберон Александр Хорт зевнул.

– На Лирондель Стрепет, родной сестре моего прадеда по прямой линии.

Указка переместилась на золотую ленту и поехала вниз. Свиток разматывался. Цветные полосы выползали из прошлого и, сплетаясь, ползли к настоящему, к алым крестам над именами Хортов. Голова немного кружилась, должно быть, с голоду.

– Ты понял? – настойчиво поинтересовался хозяин замка.

– Что понял? – очнулся Обр.

– Твоя мать, Исонда Ингеборга, урожденная Альфхейн, доводится мне внучатой племянницей.

– Внучатой? – удивился Хорт.

Собеседник его был, конечно, чахлым и хилым, но выглядел никак не старше отца или даже Германа. Хотя, если приглядеться… Фарфоровая поверхность щек и высокого лба будто тронута сетью трещинок. Мелкие, незаметные морщинки. Печать времени.

– Я живу уже довольно давно, – заметил господин Стрепет, – и хорошо помню Исонду. Конечно, тогда она была еще ребенком. Милая девочка. Кудряшки до пояса, башмачки с голубыми бантиками. Очень доброе создание. Слуги ее обожали.

– Я не помню ее, – сказал Обр. – Совсем.

– Матушка скончалась при твоем рождении?

– Нет. Лошадь понесла. Я был с ней тогда в седле. Упал, ударился головой. Потерял память.

– Значит, ты еще более одинок, чем я думал. Прискорбно, когда нет даже воспоминаний.

Хорт дернул плечом. Сейчас он скорбел в основном о том, что не ел уже больше суток.

– Как видишь, мой дорогой Оберон Александр, я твой единственный родственник. Во всяком случае, тот, который тебя признает.

«Ну, – подумал Обр, – и че?»

– Как ты смотришь на то, чтобы остаться здесь, у меня?

Хорт с тоской посмотрел в окно. Кажется, снова дождь. И высоко – не выскочить, а за дверью наверняка ошивается этот Рад.

Хозяин замка слегка раздвинул тонкие, будто нарисованные губы. Улыбнулся.

– Ты можешь уйти, когда захочешь. Я же обещал. Никто не станет тебя удерживать. Но вначале подумай немного. Ты каким-то чудом избежал казни, скрываешься уже более полугода, и пришлось тебе, я вижу, несладко. Устал, изголодался, а скоро зима. Здесь твою тайну знаю только я, и я еще раз обещаю тебе защиту. Все травят беглого разбойника, но никто не посмеет поднять глаза на моего родственника, одетого в соответствии со своим высоким положением, живущего в замке и представленного ко двору.

Обр вздрогнул.

– Ко двору – это значит князю?

– Да, разумеется. Мы довольно часто беседуем наедине, и ты, если пожелаешь, мог бы…

Но Оберон уже не слушал. Он хорошо представлял, что мог бы сделать, встретившись с князем наедине. Очень хорошо представлял. Во всех подробностях. Недаром говорят, если дела совсем плохи, жди перемены к лучшему.