Штумпф задумчиво смотрит на картину.

— А как ты думаешь, Франц, сколько раз мы еще будем переезжать?

— До окончательной победы, герр оберштурмбанфюрер! — выдохнул слуга, стараясь закрыть набитый доверху огромный чемодан.

На боковых стенах комнаты уже недостает нескольких картин меньшего формата.

— И еще эту… и эту… — показывает Штумпф. — А ту не надо — всего лишь копия.

Господин и его слуга проворно, с профессиональной ловкостью вынимают картины из рам и бросают свернутые рулонами полотна в чемоданы: видно, что у них большая практика в этом роде деятельности.

— Герр оберштурмбанфюрер, — напоминает Франц, — герр оберштурмфюрер Риттер ожидает довольно долго.

Штумпф в ответ пожимает плечами.

— Я дожидался его почти два месяца. Что ж, пускай войдет.

Достав из ниши продолговатую бронзовую статуэтку, он заворачивает ее в газету, как кусок колбасы, и бросает в чемодан.

— Heil Hitler! — говорит вошедший.

— Я рад, что снова вижу вас — спустя такое время, — говорит Штумпф с застывшим, бесстрастным лицом, выражение которого противоречит его словам. — Ходили слухи, что вас уже нет в живых.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, герр оберштурмбанфюрер… Меня взяли в плен солдаты, а не партизаны, — докладывает Риттер. — Однако я полностью сознаю, что своим спасением я обязан лишь нашей победе. И моя благодарность…

— Благодарность вы докажете делом, — перебил его Штумпф. — Здесь это еще не кончилось: нам предстоит ликвидация бандитов в горах.

Оберштурмбанфюрер подходит к карте, подзывая жестом и Риттера.

— Вы займетесь умиротворением вот этой области. И деревень в предгорье.

— Я знаю эти места, герр оберштурмбанфюрер.

— Именно потому я вас туда и посылаю. Для боевых действий вы получите под свое командование отряд лыжников.

— Отряд лыжников?

— Небольшой, но оперативный, — звучит нетерпеливый ответ. — Вы не должны недооценивать свою задачу, Риттер. Партизанские группы здесь обычно возглавляют русские командиры, опытные офицеры.

Смятение Риттера возрастает.

— Герр оберштурмбанфюрер, — осмеливается он напомнить, — но ведь я командир моторизованного…

Взгляд, который устремляет на него оберштурмбанфюрер, заставляет его замолчать.

— Командиром вы  б ы л и, Риттер. Вашего отряда здесь уже нет. Теперь им командует способный офицер.

Риттер стоит словно ошпаренный, он не способен произнести ни слова.

А Франц вежливо открывает ему дверь.

Риттер, откозыряв, молча выходит.

Штумпф снова смотрит на большую картину, висящую на задней стене.

— Прекрасный был бы сувенир на память о нашем пребывании в этом городе, — говорит он ординарцу. — Ты знаешь, кто здесь изображен?

С видом знатока Франц разглядывает изображенных на картине мужчину и женщину.

— Не знаю. Но это — не чистая раса…

Пальцы Штумпфа ощупывают раму, и он понимает: картину невозможно вынуть: она написана не на полотне, а на твердом основании.

— Это Адам и Ева. Судьба человека — бороться и надеяться… Это великая мысль, Франц.

Ординарец пожимает плечами.

— Возможно. Но такого большого чемодана у нас нет.

Детали большой картины: лицо Адама, которого Люцифер провел через историю человечества; узнав, на что способен человек, Адам отказался заселить землю.

Лицо Евы, которая сказала ему, что она будет матерью.

Двое на одинокой скале в море, двое, которые приняли на себя свою человеческую судьбу.

58 КАРТИНА

В деревне

Яворье горит…

Немцы поливают дома бензином, бросают на крыши горящие факелы.

Один из факелов упал прямо на сеновал: сено вспыхивает в один миг.

Черный остов сгоревшего сарая обрушивается.

Загорается и дом Сиронёвых.

Горит деревня, всюду огонь и черные силуэты немцев.

И слышно отчаянное мычание и блеянье закрытого скота.

Мелкий дождик не может воспрепятствовать уничтожению деревни. Лишь местами превращает он пламя в густые черные полосы дыма.

Оберштурмфюрер Риттер сидит в машине; покуривая, он равнодушно смотрит на горящую деревню: это то самое начало умиротворения порученной ему области.

Есть и еще люди, которые не могут оторвать глаз от ужасной картины: выше деревни собрались те, кому удалось бежать.

Мокрые, отчаявшиеся, стоят они на опушке леса словно библейские персонажи, которые не смогли не обернуться…

Среди погорельцев — мать Матуша, его жена Анка с ребенком на руках, рядом с ней Зузка, она держит за цепочку телку.

Дым доходит даже сюда; у деда слезятся глаза.

От дыма, быть может, или от бессильной ярости.

— Да покарает вас господь бог… — произносит он дрожащими губами.

59 КАРТИНА

На проселочной дороге

Частый дождь превратил дорогу в море грязи.

По ней бредут остатки какой-то воинской части; солдаты ведут несколько волов венгерской породы, которых реквизировали бог знает где.

На широких рогах волов позванивают, ударяясь друг о друга, винтовки и автоматы.

Вот они встречаются, солдаты и жители Яворья. Погорельцы несут на спине мешки с провизией и то, что они успели спасти от огня.

— Вы не знаете… не видали вы нашего Матуша? — спрашивает Зузка у солдат. — Того, что был в бронепоезде…

Они молчат, не отвечают.

Или равнодушно пожимают плечами.

Дождь хлещет людей и животных, безнадежность и отчаяние обволакивает все, прилипая, словно вязкая грязь, свинцом оттягивающая усталые ноги.

Зузка не сдастся, она терпеливо задает промокшим солдатам свой вопрос.

— Не видали вы… не знаете вы?

Дед успокаивает женщин:

— Не бойтесь… Будет у нас крыша над головой еще сегодня.

Мать Матуша высказывает опасения:

— А что, если в Пьяргах нас не примут?

— Ведь это моя родная сестра, не к чужим же мы идем! Да и нет у нас другого выхода…

Зузка пытает счастье у солдат в конце колонны.

— Он был в бронепоезде, — объясняет она одному.

— Не знаю.

Заросшее лицо выражает колебание.

— Но в том поезде, говорят, всех убило.

Зузка в ужасе.

— Я этому не верю.

60 КАРТИНА

На перекрестке

Там, где проселочная дорога пересекается с шоссе, погорельцы разбиваются на группы: одни спускаются вниз, в долину, другие — в противоположном направлении, третьи останавливаются, решая, куда идти.

Сиронёвы идут дальше по проселку.

К ним приближается мужчина в форме лесника; завидев их, он соскакивает с велосипеда.

— Господи боже, люди, что с вами…

— И не спрашивайте, пан Моцик, — запричитала Сиронёва. — Ничего-то у нас не осталось… ничегошеньки!

— Спалили немцы деревню, — пояснил дед. — Идем в Пьярги, к сестре.

— К Бенковым, может, вы их знаете? — озабоченно спрашивает мать Матуша.

— Знаю… — лесник заколебался. — Но