для наблюдения за поставками, для присмотра за телятами, ставили клейма при пересчете скота, чтобы убедиться, что скот в загонах для перегона был с чистым клеймом. Большие компании также часто давали ощутить свой вес в политике на всех уровнях. Несомненно, они часто брали верх и запугивали мелких, независимых фермеров, часть которых, но ни в коем случае не все, была известна кражами и клеймением чужого скота. В законодательных собраниях штатов принимались законы, благоприятные для крупных компаний. Неклейменый теленок отныне уже являлся собственностью того, кто первым влепит свое клеймо на это живое существо. Все неклейменые телята, согласно закону, принадлежали Ассоциации скотоводов. Этот закон, как ощущали мелкие фермеры, наступал им буквально на пятки. Однако как мог человек честно начать этот бизнес, пока у него не будет денег или кредита, чтобы купить стадо скота? Почти никому это не было под силу.

Поселенцы, скваттеры и мелкие фермеры посматривали на детективов Ассоциации так же мрачно, как и более ста лет назад колонисты смотрели на английских солдат короля Георга. Часто это были люди посторонние, и как таковым (не их это дело!) совать свои носы в частные дела людей, а еще меньше — тащить их к судье, чтобы оштрафовать, если случится найти коровью шкуру, на которой стоит одно из клейм Ассоциации.

Местные мелкие фермеры рассматривали крупные компании как настоящие заповедники для воровства скота. Большую часть времени это совершалось в незначительных масштабах. Пастбищные детективы арестовали многих скотокрадов. Но то и дело судья и жюри присяжных, состоявшее из соседей, отказывались выносить приговор. «Как, — задал вопрос один человек из Ассоциации, — можно надеяться на осуждение вора, укравшего корову, когда он предстает перед жюри из скотокрадов и его дело рассматривается судьей-скотокрадом?» Этот человек охотно уплатил двадцать пять долларов штрафа за неуважение к суду.

Так что пропасть расширялась, и это — как мы увидим это в следующей главе — привело к одному из наиболее впечатляющих военных конфликтов «коровьего края», который даже заставил человека схватить свой винчестер, пристегнуть свой кольт и с горстью пуль в кармане чапсов[80] вскочить в седло, чтобы отразить вторгшийся воинский отряд.

А кого волновали большие компании, превращавшие прежде честных переселенцев в преступников, если просто не было на что жить? Таков был еще один аргумент. Обычные интересы владельца конкретного ранчо были типично местными и личными. Если ему грозила печать угонщика скота за то, что он шлепал свое клеймо на какого-то неклейменого теленка на пастбище, — освященный временем обычай повсюду в этом скотоводческом крае, — тогда сам Бог велел ему как заниматься этим делом, так и носить это имя! Кого интересует, что там думают, делают или говорят советы директоров в Нидерландах, в Лондоне или в Берлине?

Но это волновало одну категорию людей — скотоводов, владевших или управлявших большими группами ковбоев за своих отсутствующих нанимателей. Поскольку воровское клеймение скота не прекращалось, они предпринимали меры для прекращения этого. Средство было классическим: ружья и веревки всегда выполняли эту работу, когда суды не делали либо не хотели этого делать.

Том Хорн вместе с другими выросшими на границе мужчинами жаждал острых ощущений. У него была должность сыщика угнанного скота, но, вероятно, свою эмблему и удостоверения он держал подальше от людских глаз, потому что занятие это было как непопулярным, так и опасным. У Хорна была внушительная фигура, и он это знал. Как и кое-кто другой — Бешеный Билл Хикок, Баффало Билл Коуди и, меньше, Русский Билл из Тумстона, — он имел заметную черту актера, бьющего на эффект. Возможно, он слишком хорошо видел уход в небытие старого времени, дней его славы. Ему больше всего нравилось воскрешать их в памяти за виски с собутыльниками. Напившись, он утрачивал в себе всякое чувство правдивости; говорят, он был одним из самых необузданных лжецов 45-го калибра на Западе. Невероятные истории о его отчаянной храбрости, о людях, которых он знал, плохих парнях, которых он пристрелил, просто захватывали завсегдатаев салуна. Том Хорн в своей огненно-красной рубашке, хлопающий своей похожей на окорок ладонью по стойке бара, во весь голос вопивший свои похвальбы в классическом приграничном стиле, — на это стоило посмотреть.

Вокруг ходили слухи, и притом слухи ужасные. В отдаленных местах пастбища нашли несколько мертвых мужчин — мелких фермеров. Некоторые были убиты, не имея при себе оружия либо с пистолетами, не вынутыми из кобуры, а винтовки их не произвели выстрелов. Все были людьми, подозреваемыми в незаконном клеймении скота, а кое-кто из них был судим и, как обычно, признан невиновным. На некоторых трупах находили по три булыжника на груди либо у головы. «Должно быть, роспись убийцы», — шептали люди. Убийца, который получал вознаграждение за каждый труп, отмечался этими камнями.

Поселенец по имени Никел подозревался в воровстве скота. Однажды ранним утром его пятнадцатилетний сын вышел из хибары, чтобы заняться повседневной работой по хозяйству. Было холодно, и он накинул на себя отцовскую шляпу и куртку. Раннее спокойствие потряс выстрел из-за каких-то камней и кустарника. Вили Никел пал замертво. Хорна арестовали за убийство. Было объявлено, что некий маршал США[81], который знал его уже несколько лет, намеренно напоил его и подвел к признанию в убийстве Никела и нескольких других человек. Его судили в Шайенне, вынесли приговор на основании косвенных доказательств и повесили 20 ноября 1903 г.

Несмотря на все попытки заставить его заговорить, он отказывался выдать имена людей, нанявших его. Месяцами и годами его судебный процесс был предметом споров в этом «коровьем крае». Занять одну позицию или другую означало спровоцировать войну прямо на месте. Но дни большого фермера, который укреплял свой собственный закон с помощью ружья, уходили. Грохот выстрела «кольта-фронтира» 45-го калибра Тома Хорна стал его закатом.

В скотоводческой части штата Монтана примерно в 1890-х гг. на ранчо, расположенных вблизи от гор Литл-Роки-Маунтинс между реками Миссури и Милк, среднего роста, добродушного ковбоя по имени Джордж Паркер были рады видеть в любое время, будь то в качестве пастуха на ранчо, либо когда он заезжал, чтобы покормить лошадь и переброситься шуткой с парнями. В нем было что-то особо привлекательное; он мог подшучивать над самим собой, как и над другими, и был могучим парнем, с которым можно было поскакать вместе в любую горячую точку. Джордж Паркер был таким же смелым и задиристым, как и они, и поделился бы последним долларом с любым пастухом. Он перебрался в Вайоминг и был не в