Шрифт:
Закладка:
Политика Вольтера отчасти проистекала из подозрения, что многие люди не способны переварить образование, даже если оно им будет предложено. Он говорил о «мыслящей части человеческой расы — то есть о стотысячной части».76 Он опасался умственной незрелости и эмоциональной возбудимости людей в целом. «Quand le populace se mêle de raisonner, tout est perdu» (Когда народ начинает рассуждать, все пропадает).77 И поэтому до глубокой старости он не испытывал особой симпатии к демократии. Когда Казанова спросил его: «Хотели бы вы, чтобы народ обладал суверенитетом?», он ответил: «Боже упаси!»78 А Фредерику: «Когда я умолял вас стать реставратором изящных искусств Греции, моя просьба не заходила так далеко, чтобы просить вас восстановить афинскую демократию. Мне не нравится, когда правит сброд».79 Он согласился с Руссо в том, что «демократия, кажется, подходит только для маленьких стран», но добавил дополнительные ограничения: «только с теми, кто счастливо расположен… чья свобода обеспечивается их положением, и кого в интересах их соседей сохранить».80 Он восхищался голландской и швейцарской республиками, но и там у него были некоторые сомнения.
Если вы вспомните, что голландцы съели на гриле сердце двух братьев де Витт; если вы… вспомните, что республиканец Джон Кальвин… написав, что мы не должны преследовать никого, даже тех, кто отрицает Троицу, заставил испанца, который думал о Троице иначе, чем он, сжечь живьем на зеленых [медленно горящих] кострах; тогда, по правде говоря, вы придете к выводу, что в республиках не больше добродетели, чем в монархиях.81
После всех этих антидемократических заявлений мы видим, что он активно поддерживает женевский средний класс против патрициев (1763), а бесправных уроженцев Женевы — против аристократии и буржуазии (1766); отложим эту историю до ее места.
Действительно, с возрастом Вольтер становился все более радикальным. В 1768 году он выпустил книгу «Человек с сорока кронами» (L'Homme aux quarante écus). В первый год она разошлась десятью тиражами, но была сожжена Парижским парламентом, который отправил печатника на галеры. Такая суровость была вызвана не насмешками, которые история обрушила на физиократов, а ярким изображением крестьян, доведенных до нищеты налогами, и монахов, живущих в праздности и роскоши на участках, обрабатываемых крепостными. В другом памфлете 1768 года под названием L'A, B, C (от которого Вольтер старательно открещивался) он заставил «месье Б» сказать:
Я бы легко приспособился к демократическому правительству… Все, кто владеет владениями на одной территории, имеют одинаковое право поддерживать на ней порядок. Мне нравится, когда свободные люди сами устанавливают законы, по которым они живут. Мне приятно, что мой каменщик, мой плотник, мой кузнец, которые помогли мне построить жилье, мой сосед фермер, мой друг фабрикант, поднимут себя над своим ремеслом и будут знать общественные интересы лучше, чем самый наглый турецкий чиновник. При демократии ни один рабочий, ни один ремесленник не должен опасаться ни притеснений, ни презрения…Быть свободным, иметь только равных — вот истинная, естественная жизнь человека; все остальные способы жизни — недостойные артикуляции, плохие комедии, в которых один человек играет роль хозяина, другой — раба, один — паразита, другой — сводника».82
В 1769 году или вскоре после него (в возрасте семидесяти пяти лет) в новом издании «Философского словаря» Вольтер дал горькое описание правительственных тираний и злоупотреблений во Франции,83 и похвалил Англию в сравнении с ней:
Английская конституция фактически достигла той точки совершенства, когда всем людям возвращаются те естественные права, которых они лишены почти во всех монархиях. Этими правами являются: полная свобода личности и собственности; свобода прессы; право быть судимым во всех уголовных делах независимым жюри; право быть судимым только в соответствии со строгой буквой закона; право каждого человека исповедовать, без всякого вмешательства, ту религию, которую он выбирает, отказываясь от должностей, которые могут занимать только члены установленной церкви. Это… бесценные привилегии…Быть уверенным в том, что, ложась спать, вы встанете с тем же имуществом, с которым ушли на покой; что вас не вырвут из объятий жены и детей глубокой ночью, чтобы бросить в темницу или похоронить в изгнании в пустыне; что… вы будете иметь возможность опубликовать все свои мысли;… эти привилегии принадлежат каждому, кто ступает на английскую землю… Мы не можем не верить, что в государствах, не основанных на таких принципах, произойдут революции».84
Как и многие другие наблюдатели, он предвидел революцию во Франции. 2 апреля 1764 года он написал маркизу де Шовелену:
Повсюду я вижу семена неизбежной революции, свидетелем которой, однако, я не буду иметь удовольствия стать. Французы во всем опаздывают, но в конце концов они приходят. Просвещение так широко распространилось, что оно вырвется наружу при первой же возможности; и тогда произойдет довольно красивый взрыв. Молодым повезло; они увидят великие вещи.
И все же, когда он вспоминал, что живет во Франции по воле короля, которого он обидел, поселившись в Потсдаме; когда он видел, как Помпадур, Шуазель, Малешерб и Тюрго склоняют французское правительство к религиозной терпимости и политическим реформам, и, возможно, потому, что он жаждал разрешения вернуться в Париж, он в целом принимал более патриотичный тон и не одобрял насильственную революцию:
Когда бедняки остро ощущают свою нищету, начинаются войны, как, например, народная партия против сената в Риме, крестьянство в Германии, Англии и Франции. Все эти войны рано или поздно заканчивались подчинением народа, потому что у великих есть деньги, а деньги в государстве управляют всем.85
Поэтому вместо переворота снизу, где за умением разрушать не последует умение восстанавливать, а простые многие вскоре снова окажутся в подчинении у умных немногих, Вольтер предпочел добиваться ненасильственной революции путем передачи просвещения от мыслителей к правителям, министрам и магистратам, купцам и фабрикантам, ремесленникам и крестьянам. «Разум должен сначала утвердиться в умах лидеров; затем он постепенно спускается и в конце концов управляет народом, который не подозревает о его существовании, но который, видя умеренность своих начальников, учится подражать им».86 В конечном счете, считал он, единственное настоящее освобождение — это образование, единственная настоящая свобода — это интеллект. «Чем более просвещенными будут люди, тем более свободными
