В 1758 году он предложил инвестировать 500 000 франков (625 000 долларов?) в Лотарингию.58 17 марта 1759 года он писал Фредерику: «Я получаю шестьдесят тысяч ливров [75 000 долларов?] своего [годового] дохода из Франции….. Я признаю, что я очень богат». Его состояние было нажито благодаря «советам» друзей-финансистов, таких как братья Паризе, выигрышам в лотереи во Франции и Лотарингии, доле в наследстве отца, покупке государственных облигаций, доле в коммерческих предприятиях, а также за счет предоставления денег в долг частным лицам. Его устраивала доходность в шесть процентов, что было умеренно, учитывая риски и потери. Он потерял тысячу экю (3750 долларов?) в результате банкротства фирмы Гиллиарта в Кадисе (1767 год).59 В 1768 году, говоря о восьмидесяти тысячах франков (100 000 долларов?), которые Вольтер одолжил герцогу де Ришелье, Гиббон отмечает: «Герцог разорен, ценная бумага ничего не стоит, а деньги исчезли»;60 К моменту смерти Вольтера четвертая часть займа была возвращена. Пенсия приносила Вольтеру четыре тысячи франков в год. В общей сложности в 1777 году его доход составил 206 000 франков (257 500 долларов?).61 Он с должной щедростью относился к этому богатству, но чувствовал себя обязанным защищать его как не обязательно неподобающее философу.

Я видел так много бедных и презираемых литераторов, что решил не увеличивать их число. Во Франции человек должен быть наковальней или молотом; я родился наковальней. С каждым днем скромное наследство становится все меньше, потому что в долгосрочной перспективе все растет в цене, а правительство часто облагает налогом и доходы, и деньги…В молодости надо быть экономным, а в старости оказываешься обладателем капитала, который тебя удивляет; именно в это время фортуна нам больше всего нужна».62

Еще в 1736 году в своей поэме Le Mondain он признался: «Я люблю роскошь, и даже мягкую жизнь, все удовольствия, все искусства». Он считал, что потребность богатых в роскоши приводит к тому, что их деньги попадают в оборот к ремесленникам; и он подозревал, что без богатства не было бы великого искусства.63 Когда Вольтер опубликовал атеистическо-коммунистическое «Завещание» Меслиера, он опустил раздел против собственности. Он считал, что ни одна экономическая система не может быть успешной без стимула в виде собственности. «Дух собственности удваивает силы человека».64 Он надеялся, что каждый человек будет собственником; и в то время как Руссо санкционировал крепостное право в Польше, Вольтер писал: «Польша была бы в три раза более густонаселенной и богатой, если бы крестьяне не были рабами».65 Однако он не был сторонником того, чтобы крестьяне богатели; кто же тогда будет сильными солдатами для государства?66

Он не разделял энтузиазма Руссо по поводу равенства; он знал, что все люди созданы несвободными и неравными. Он отвергал идею Гельвеция о том, что если дать всем равное образование и равные возможности, то вскоре все станут равны по образованию и способностям. «Какая глупость — воображать, что каждый человек может стать Ньютоном!»67 Во все времена будут сильные и слабые, умные и простые, а значит, богатые и бедные.

В нашем меланхоличном мире невозможно предотвратить разделение людей, живущих в обществе, на два класса — богатых, которые командуют, и бедных, которые подчиняются…Каждый человек имеет право на частное мнение о своем равенстве с другими людьми, но из этого не следует, что повар кардинала должен брать на себя право приказывать своему хозяину готовить обед. Повар, однако, может сказать: «Я такой же человек, как и мой хозяин; я родился, как и он, в слезах, и умру, как и он, в муках… Мы оба выполняем одни и те же животные функции». Если турки овладеют Римом и я тогда стану кардиналом, а мой хозяин — поваром, я возьму его к себе на службу». Эта формулировка совершенно разумна и справедлива, но, ожидая, пока великий турок захватит Рим, повар обязан выполнять свой долг, иначе все человеческое общество будет подорвано.68

Будучи сыном нотариуса и лишь недавно став сеньором, он имел смешанные взгляды на аристократию, предпочитая, очевидно, английский тип.69 Он принимал монархию как естественную форму правления. «Почему почти вся земля управляется монархами?… Честный ответ таков: потому что люди редко бывают достойны управлять собой».70 Он смеялся над божественным правом королей и приводил их и государство к завоеваниям. «Племя для своих грабительских походов выбирает вождя; оно приучает себя подчиняться ему, он приучает себя командовать; я считаю, что это и есть происхождение монархии».71 Естественно ли это? Посмотрите на фермерский двор.

Фермерский двор — самое совершенное представление монархии. Нет короля, сравнимого с петухом. Если он надменно и свирепо марширует посреди своего стада, то не из тщеславия. Если враг наступает, он не довольствуется тем, что отдает приказ своим подданным идти и убивать за него…; он идет сам, ставит за собой войска и сражается до последнего вздоха. Если он побеждает, то сам поет Te Deum…Если правда, что пчелами управляет королева, которой все ее подданные предаются любви, то это еще более совершенное правительство».72

Живя в Берлине, а затем в Женеве, он мог изучать монархию и «демократию» в их живом действии. Как и другие философы, он был предвзят тем, что несколько монархов — Фридрих II, Петр III, Екатерина II — и некоторые министры — Шуазель, Аранда, Тануччи, Помбаль — прислушивались к призывам о реформах или давали пенсии философам. В эпоху, когда русский крестьянин был так примитивен, когда массы повсюду были в основном неграмотны и слишком устали, чтобы думать, предлагать народное правление казалось абсурдным. На самом деле «демократии» в Швейцарии и Голландии были олигархиями. Именно население, которое любило старые мифы и обряды религии, стояло массивной армией на пути интеллектуальной свободы и развития. Только одна сила была достаточно сильна, чтобы противостоять католической церкви во Франции, как она успешно противостояла протестантским церквям в Англии, Голландии и Германии; и это было государство. Только благодаря существующим монархическим правительствам во Франции, Германии и России философы могли надеяться на победу в борьбе с суеверием, фанатизмом, преследованиями и инфантильной теологией. Они не могли рассчитывать на поддержку парлементов, поскольку те соперничали с церковью и превосходили короля в обскурантизме, цензуре и нетерпимости. С другой стороны, подумайте, что сделал Генрих Мореплаватель для Португалии, что Генрих IV для Франции, или Петр Великий для России, или Фридрих Великий для Пруссии. «Почти ничего великого не было сделано в