тайно подавала любовные знаки господину, раздававшему кушанье. Сей господин был в черном платье, имея на голове неприличной ему белой парик. Из-под чернаго кафтана виден был немного мундир, какой носили при императоре Петре III гвардии Преображенскаго полку афицеры. О сем господине думали все, что он супруг государыне, токмо сам не государь. За столом в главном месте стояла знатная российская, мне неизвестная духовная персона, которой отправлять следовало коронацию. Сия персона стояла во всем знатном духовном облачении, но она не разумела всего того, что за столом происходило. Подле его стояла Ея Императорское Величество, наша ныне царствующая всемилостивейшая государыня по церемониалу якобы в готовности к Ея коронованию. Оной пастор имел честь сидеть на обитой зеленым сукном скамье против упомянутой духовной особы. Кроме показанных пяти персон сидело по обоим сторонам стола такое количество людей, что он всех взором своим окинуть не мог. Ея Императорское Величество и упомянутая духовная особа за столом не кушали, а стояли только в церемонии. Вышереченная же дама на конце стола ела довольно и была весьма весела. Пастор, примечая точно все, ничего не ел. Господин в черном платье и в белом парике был собою весьма дороден и здоров и раздавал кушанье всем прилежно; вдруг взял он со стола хлебеницю куклу, спрашивая и при том перемигиваясь с помянутою дамою, якобы хотел удобно подать ей оную куклу, не изволит ли кто оной, однако видно было, что он, наблюдая благопристойность, не хотел оной куклы подать ей прямо. Пастор, поклонясь, просил, чтобы он подал ему и, взяв от него, подал оною на тарелке даме, которая приняла сей подарок с приятною миною, что мне в разсуждении онаго пригожаго господина и присудствия при том государыни, все происхождение примечающей, весьма прискорбно было. Он, примечая за государынею и вышеупомянутою духовною персоною увидел действительно, что то оной духовной особе было весьма скучно и что он изъявил свое неудовольствие некоторыми не совсем понятными рускими словами и минами. Ея Величество стояли во все ето время неподвижно, пока духовная особа, снявши с себя великолепную свою шапку не положил на голову Ея Величества, которая шапка вдруг показалась ему, пастору, поношенным колпаком. Духовная особа учинила сие при произношении следующих слов [пять слов по-немецки]. Ея Императорское Величество изволила отозваться некоторыми неудобопонятными российскими бранными словами, которыя он уразумел ясно. Она угрожала своим достоинством и зачала переменяться в лице безпристанно, причем и весь стан ея превращался, ибо она показывалась ему иногда в бозе почивающею Елисаветою Петровною, иногда государынею Анною Ивановною, то в настоящем своем виде, то похудевшею, то опять дородною и пригожею, то гневливою с огнепальными глазами, то приятною и проч. Часто упомянутая духовная особа, не уважая нимало сих перемен, улыбалась и смеялась, пока не зделалась вдруг ужасной на небеси тряски и не исчезла вдруг, как поп, так и государыня и вся та сторона, где они стояли. Стол и зельная скамья остались целы, однако он убоялся, чтоб и зеляная его скамья не пропала, бросился бежать, следовательно и не мог приметить, куда девались вышепомянутая дама и пригожей господин в черном кафтане. Пастор бежал как бутто из Петергофа в Красной кабак по усланным на дороге клависимбалам и клавирам, так что он, перескакивая с одного на другой, не дотрагивался до земли ногами. По описании вышеписанного здора приметил он, перескакивая по клавирам, вдали государыню и идущих перед нею вышепомянутую духовную особу и прочих бывших при столе персон, а за государыней следовал некакой страшной зверь, у котораго голова была ослиная и во всем похож на молодаго осла, хвост имел змеиной, длинной. Он, идучи, зацепился хвостом за пень и не мог отцепиться. Пастор, приметя по взгляду Ея Величества, что ей надобно было отцепить онаго зверя, чего ради он, подошед, и освободил его.

Примечание: «Пастор сказывает, что он с намерением оставляет то, что еще воспоследовало, дабы не протолковали ему во зло изображение некоторых, отвращения достойных служителей великодушной нашей монархини».

РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 2264. Л. 56 об. — 58 об.

2. Показания Александры Корсаковой

От роду ей тритцать девять лет; воспитана она со младенчества была в доме архангелогородского пехотнаго полку капитана Василья Карпова сына Рагозинскаго[465] и у жены его Натальи Ивановой дочери, которые жительство имели на Васильевском острову в 13‑й линии. А к ним она привезена была графом Петром Борисовичем Шереметевым на воспитание в том году, когда она Александра родилась. Настоящая ж ее мать — покойная государыня императрица Елисавет Петровна, а отец ее граф Алексей Григорьевич Разумовской. А о сем она узнала по тому, что, когда ей было от роду четырнатцать лет, то покойная государыня императрица Елисавет Петровна приехала на Васильевской остров в дом генерала-маиора Караулова[466] и в то время объявленной Рагозинской представил ее, Александру, Ее величеству и государыне великой княгине Екатерине Алексеевне. Государыня императрица Елисавет Петровна тогда изволила ей объявить, что она подлинно ее дочь и графа Разумовскаго, и потом приказали ее взять к себе оному Рагозинскому, у котораго она и жила до самаго ее замужества, то есть до 1760‑го года. А в том году выдали ее флота за капитан-порутчика Ивана Алексеева сына Корсакова, с коим она и имела шестерых детей, из которых ныне в живых находятся две дочери, коим от рода — старшей Фаине шеснатцать, а младшей Клавдии двенатцать лет. А в 1769‑м году оной муж ее отправлен был с флотом в Морею, куда идучи в Аглинском канале корабль его по нещастию сел на мель, от чего повредился и заведен был для починки в Портсмут, где оной муж ее занемог и в 1770‑м году умре. Она же по отъезде его поехала в свою деревню, состоящую в Новгородском уезде, в которой состоит мужеска пола тритцать душ, в коей она во все то время и жила с детьми своими, но, получа уведомление о смерти мужа своего (что ей сказано было неосторожно), жестоко она встревожилась, пришла в несносную печаль, а на конец получила горячку и жестокую болезнь, в которой и находилась полтора года. Во время ее болезни поехала она из деревни с свойственницею своею, умершаго мужа ее двоюродною сестрою гвардии сержантскою женою Анною Антоновою дочерью в Кронштат и там жила года три или четыре, а подлинно ныне не