о том, что он не был монастырским крестьянином и что сами чиновники Тайной канцелярии затруднялись определить его социальную принадлежность. Служивший пищиком в монастыре Алексей Камшин (1748) был сыном монастырского конюха, а Петр Степанов (1751) — монастырского служки. Очевидно, что все здесь перечисленные не были дворянами, но, например, два последних по своему социальному статусу могли быть как посадскими, так и монастырскими, то есть крепостными крестьянами.

С уверенностью можно утверждать, что среди 311 безумцев по крайней мере 66 человек (21,2 %) принадлежали к дворянству и формально находились на высшей ступени социальной лестницы. На низшей помещались 29 крестьян, 1 холоп, 6 дворовых, 2 гулящих человека, 3 однодворца и 1 ямщик — всего 42 человека (13,5 %). Почти столько же было душевнобольных купцов и посадских — 41 человек (13,1 %). Вместе эти податные группы населения составляют 26,6 %, лишь ненамного превышая численность дворян, что, конечно же, не соответствует их пропорциональному распределению среди населения страны в целом.

Можно предположить, что значительное число дворян среди сумасшедших связано опять же с их присутствием в публичной сфере, с тем, что государственная служба — военная или статская — порождала наибольшее число стрессов, вызывавших психические расстройства. А кроме того, с тем, что сфера политического была им наиболее близка. Проверить это предположение можно, рассмотрев присутствие среди попавших в органы политического сыска XVIII века канцелярских служащих и военных.

Мелких канцелярских служащих, не имевших классного чина, среди них, однако, не так много: 5 подьячих, 2 копииста, 2 подканцеляриста, 7 канцеляристов, 1 регистратор и 1 писарь, всего 18 человек (5,8 %). Чиновников-носителей классных чинов (от IX до V) — шестеро. Зато рядовых военных — 44 человека, к числу которых надо отнести, видимо, и двух полковых и одного корабельного писаря. Еще 28 человек были обладателями унтер-офицерских чинов (вахмистр, каптенармус, капрал, сержант, подконстапель, констапель, подпрапорщик, прапорщик); 16 человек имели звание поручика и 1 ротмистра, 7 человек — капитана, 4 — майора, 2 — подполковника, 1 — полковника и 1 — бригадира. Объяснить такое распределение безумцев среди офицерского корпуса можно, предположив, что страдавшие психическими расстройствами обладатели штаб-офицерских и генеральских чинов не попадали в органы политического сыска, а их дела, как мы поняли на примере И. П. Шафирова, рассматривались особым порядком. Отчасти это несомненно так, но одновременно с этим, как опять же видно по рассмотренным примерам, носители младших офицерских чинов гораздо больше подвергались риску, выйдя в отставку, остаться без средств к существованию, что порождало сильные стрессы, приводившие к психическим заболеваниям. Так, к примеру, ветеран Семилетней войны отставной вахмистр Михаил Брелянов, обозначенный в деле как «волошенин», то есть выходец из Валахии, в 1765 году приехал в Москву из Малороссии добиваться пенсии за участие в сражениях и пребывание в плену. После длительного хождения по инстанциям он вместо денег получил медаль и распоряжение уезжать обратно. Прибежав на сенатскую гауптвахту, он начал кричать: «…государыня, де, наша курва, а Павел, де, Петрович наш кавалер». А еще ему был «глас», что «государыню Елисавет Петровну умертвили и Петра Феодоровича в живых нету». Отправленный в монастырь Брелянов спустя пять месяцев вылечился, получил вожделенную пенсию и с выданным ему паспортом вернулся в Глухов[447].

107 военных составляют 34,4 % от общего числа безумцев, сведения о которых сохранились в архивных фондах органов политического сыска России XVIII века, а вместе с гражданскими служащими (7,7 %) их число достигает 42,1 %. Значительное преобладание военных над гражданскими, очевидно, объясняется как более тяжелыми условиями службы, так и участием в военных действиях, что могло стать причиной сильного стресса и помешательства.

Труднообъяснимым представляется то, что среди тайных безумцев XVIII века было всего 13 лиц духовного звания. Вряд ли это связано с тем, что церковники были менее других категорий населения подвержены стрессу и склонны к произношению «непригожих речей». Напротив, среди тех, кто в принципе попадал в органы политического сыска, представителей церкви, не служивших полагающихся служб, допускавших оговорки в царском титуле или в пьяном виде нелицеприятно отзывавшихся о монарших особах, было довольно много. Монахи и священнослужители охотно доносили друг на друга, но можно предположить, что при появлении первых признаков безумия, особенно если оно не было опасным для окружающих и не проявлялось на публике, церковные власти предпочитали решать проблему самостоятельно, не придавая ее огласке и не вмешивая в это дело государство. Так, к примеру, в 1740 году в Малороссии одного сошедшего с ума иеродьякона, ругавшего императрицу и требовавшего, чтобы его отвезли в Москву, где он станет архиереем, посадили в монастырскую тюрьму, а когда выпустили, он написал письмо на имя Елизаветы Петровны. Это письмо показали наместнику Киево-Печерского монастыря, который, посоветовавшись со своим окружением и опасаясь, что с них спросят за то, что держат у себя безумца, постановил письмо сжечь, а его автора наказать плетьми, заковать в кандалы и держать в Омбышском монастыре[448].

Статистика дает возможность посмотреть и на то, как распределяются вынесенные в органах политического сыска приговоры. Из 311 безумцев 21 был передан на попечение родственников (некоторые после пребывания в монастыре, а другие, наоборот, сперва отданы родственникам, а затем отправлены в монастырь), 39 отпущены без наказания, отправлены обратно к месту службы или жительства, в другие учреждения или высланы за границу (всего 60 человек — 19,3 %). В госпитали, больницы, дома для сумасшедших, доллгаузы и смирительный дом, постепенно появившиеся только в последней четверти столетия, успели отправить лишь 18 человек (5,8 %). Но, конечно, самой распространенной практикой была изоляция в монастыре: слово «монастырь» фигурирует в 188 приговорах, то есть более чем в 60 % случаев[449]. Таким образом, примерно две трети всех выявленных безумцев оказывались преимущественно на попечении государства. Однако при анализе этих цифр следует учитывать распределение дел политических безумцев по годам.

Следует оговориться, что у нас нет данных за 1702, 1706, 1710, 1712, 1715–1717, 1724–1731, 1738, 1763, 1769, 1788, 1793–1794, 1796 и 1799 годы. Отсутствие данных по какому-то одному году может означать, что в этот год все политические преступники были в здравом уме, но отсутствие сведений за несколько лет подряд, как, например, за 1724–1731 годы, скорее говорит о том, что либо до нас дошли не все документы, либо после смерти Петра I в условиях законодательной неопределенности в Тайной канцелярии предпочитали не ставить диагноз «безумие» и не вступать в пререкания с церковными властями.

Распределение имеющихся данных по десятилетиям выглядит следующим образом.