его в смирительный дом означает, что его поведение было признано неадекватным, вызвавшим сомнение в его душевном здоровье. По аналогии с делом казака Галушки: будучи в здравом, не «развращенном» уме решиться на такой поступок, по мнению следствия, никто просто не мог. Оставалось лишь сказать, как гоголевский почтмейстер: «Ну, скверный мальчишка, которого надо высечь; больше ничего!»

Глава 12

Тайные безумцы XVIII века в цифрах

Статистика знает все…

И. Ильф и Е. Петров

Цифры, как хорошо известно, лукавы, и относиться к ним следует с осторожностью. И все же они могут как минимум дополнить наше представление об изучаемом предмете, сделать его более четким, а возможно, и подсказать, как интерпретировать полученные сведения.

Итак, изучив документы трех архивных фондов РГАДА, нам удалось выявить сведения о 311 лицах, признанных российскими органами политического сыска душевнобольными. Первое из обнаруженных дел было заведено в 1701 году, а самое позднее датируется 1801 годом, и, таким образом, собранные данные охватывают все XVIII столетие. Эти 311 человек — представители практически всех социальных групп, мужчины и женщины, российские подданные и иностранцы. Правда, стоит оговорить, что, в то время как среди них есть несколько выходцев из прибалтийских губерний и Малороссии, полностью отсутствуют представители таких народов России, как татары, башкиры, мордва, калмыки, не говоря уже о малых народах Севера и Дальнего Востока. Конечно, соблазнительно предположить, что представители этих народов были психически устойчивее, менее озабочены политикой и хуже информированы о событиях в стране. Не исключено также, что в силу особенностей управления территориями, на которых проживали эти народы, инциденты с ними решались на месте и не доходили до центра, тем более что вряд ли возможно было отправлять их в православные монастыри.

Первое, что бросается в глаза при анализе собранных данных, это преобладание среди 311 безумцев мужчин. Лишь 21 женщина (6,7 % от общего числа) оказалась в их числе. При этом показательно, что почти все они были замужними или вдовами, причем ни разу в качестве причины заболевания не упоминается несчастная любовь, расстройство свадьбы, измена мужа или нечто подобное, что было характерно для душевных заболеваний англичанок XVIII века[443].

На первый взгляд, напрашивается вывод, что женщины страдали психическими расстройствами реже мужчин. Это подтверждается и теми возможными причинами заболеваний, которые удалось выявить, изучив документы, поскольку причины эти (арест, тюремное заключение, телесное наказание, служебные неурядицы, разорение) касались преимущественно мужчин. Можно предположить, что позднее, по мере усиления социальной роли женщин, вовлечения их в общественную и производственную сферу доля женских психических заболеваний должна была возрасти или по крайней мере сравняться с мужскими. Однако и сегодня специалисты в области психиатрии расходятся в оценках того, кто больше — мужчины или женщины — склонен к психическим расстройствам, концентрируя внимание не на количественном соотношении, а на том, какие именно виды психических расстройств характерны в большей степени для мужчин, а какие для женщин, как различаются реакции на признаки болезни и механизмы борьбы со стрессами, кто чаще обращается за медицинской помощью и т. д.[444] При этом, например, и в современном мире «безработица в большей степени влияет на психическое здоровье мужчин по сравнению с женщинами»[445].

Поскольку в органы политического сыска попадали только совершившие нечто, относившееся к компетенции этих органов, то можно также предположить, что небольшое число женщин свидетельствует о том, что они меньше интересовались политикой и реже совершали соответствующие действия или произносили соответствующие слова. Это, в свою очередь, также легко объяснить отсутствием в России XVIII века женщин в публичной сфере. Этот вывод подтверждается и данными о соотношении мужчин и женщин среди подследственных политического сыска в целом. Так, к примеру, из 181 следственного дела, заведенного в московской конторе Тайной канцелярии за первую половину 1751 года, женщины фигурируют лишь в семи. Причины, вызывавшие психические расстройства российских женщин XVIII века, касались скорее семейной сферы, причем принятое распределение гендерных ролей, преобладавшее традиционное, патриархальное отношение к семье, обязанностям жены и матери порождали у большинства женщин психологию покорности, смирения со своей судьбой и, таким образом, предохраняли от возможных стрессов. Это подтверждается и данными о соотношении русских самоубийц этого времени, среди которых (70 %) преобладают мужчины[446].

Еще один параметр, по которому стоит проанализировать полученные данные, — это социальная принадлежность безумцев, попавших в XVIII столетии в органы политического сыска. Однако к результатам такого анализа следует относиться с осторожностью, поскольку, как неоднократно отмечалось в исследованиях последних лет, социальная идентификация, обнаруживаемая в судебно-следственных делах, далеко не всегда отражает реальное социальное положение. Так, к примеру, человек, обозначенный в деле как «солдат», мог быть и бывшим крепостным крестьянином, взятым в рекруты, и дворянином, владеющим крепостными душами. При этом бывший крестьянин или горожанин, выслуживший офицерский чин, а вместе с ним и дворянство, по выходу в отставку мог оказаться без средств к существованию, как и бывший крестьянин, прослуживший в армии тридцать лет и оставшийся рядовым. В подобном положении мог оказаться и потомственный дворянин, не получивший достаточного наследства и не сумевший после отставки сделать карьеру на статской службе.

Не лучше обстоит дело и с канцелярскими служащими. Среди подьячих, подканцеляристов и канцеляристов встречались как потомственные дворяне, так и потомки посадских и церковников. Каков, к примеру, был социальный статус бывшего переводчика Коллегии иностранных дел Бориса Волкова, которому посвящена одна из глав этой книги? Дослужившийся до высокого дьяческого чина и имевший поместье, его отец мог бы, вероятно, рассчитывать на дворянство, если бы дожил до появления Табели о рангах и получил соответствующий чин в преобразованной из Посольского приказа Коллегии иностранных дел. Его старший сын в документах обозначен как секретарь коллегии, но означает ли это, что он имел чин коллежского секретаря, соответствующий Х классу по Табели о рангах? Сам же Борис Волков и вовсе был простым переводчиком, что является должностью, обозначением рода занятий, а его классный чин в деле не упоминается. Аналогично попавший в 1720 году в Преображенский приказ Никита Елецкий значится в деле плотником, Андрей Исаев (1755) — каменщиком, Василий Смагин — ставочником Конюшенной конторы (1740), Семен Иванов (1740), как и Иван Чеченев (1743), — служителем. Монастырским служителем значится Кирилл Шевелев (1744), но в других документах его дела указано, что он — «разночинец», что свидетельствует