Человек за моей спиной шумно потянул носом и забормотал слова священного гимна, мне же не осталось ничего иного, кроме как терпеливо ждать. Впрочем, недолго.

Едва с его губ сорвалось завершающее «истинно», как что-то в окружающем мире неуловимо сдвинулось. Нет, мы по-прежнему находились в скудно обставленной комнатке убого дома, но в то же время словно бы вне её. Кресло, стол, шкафчик, даже окно — всё это стало плоской декорацией, нарисованной талантливым художником. Я удивленно моргнула и подняла к глазам собственные руки, дернулась в попытке обернуться, за что тут же получила увесистый пинок коленом:

— Да не дергайся же ты! И так связь едва прощупывается, — его пальцы впились в меня еще сильнее, вынуждая держать голову прямо. — Только на печать, поняла?

Но я все равно продолжала оторопело рассматривать мужа и украдкой — саму себя сквозь одежду, ставшую призрачной и похожей на тающий дым. Тело Штрогге выглядело так, будто было соткано из тысяч тончайших нитей, переплетенных между собой, как в шелковом полотне. Часть из них светилась и переливалась всеми оттенками от бело-золотого до раскаленно-алого, другая, серая и безжизненная, пряталась среди сполохов света. Вот Макс вдохнул — в районе груди разлилась слепящая белизна, сердце вспыхнуло алым, толчками разгоняя сияние до самых кончиков пальцев. Я видела едва уловимые сполохи, пронизывающие мышцы при любом движении, и так же четко видела, как свет меркнет и теряет силу, соприкасаясь с серыми нитями.

Но удивительнее всего выглядело клеймо. То, что в реальности горело и полыхало, сейчас выглядело угольно-черным уродливым пятном, тянущим во всем стороны скрюченные и колючие отростки. Зрелище было настолько пугающим, что я со свистом втянула воздух сквозь сжатые зубы.

— Увидели, да? — довольно проскрипел старикашка. — Вот это настоящая мерзость. Она как плющ на живом дереве: тянет соки, пускает корни, расползается везде, куда только способна дотянуться. И пьет, пьет, пьет, пока дерево не засохнет на корню.

— Это действительно магия моего рода? — голос понизился до шепота. Поверить в реальность того, на что смотрят мои глаза, оказалось сложно.

— Это истинное обличье мира. Сложно объяснить все детали, но если очень грубо, то живое светится, мертвое рассыпается прахом. Линаары, жрецы солнечного, королевские отпрыски и пьянчуги в трактире, дети Фазура, наследники Солнечного с точки зрения жизненного цикла совершенно одинаковы, и все мы в той или иной степени — свет. Будь вы колдуньей или хотя бы инициированным магом, вы бы могли заметить это и раньше, но увы. Считайте, что были близоруки, как крот, а теперь смотрите на мир через оптические линзы.

— И эти линзы сделали вы?

— Эти линзы и есть я, тот, кто полностью владеет благословенным даром.

— Тогда зачем вам моя помощь?

— Потому что видеть и иметь возможность что-то изменить — не одно и то же. Вы с мужем связаны в некое подобие целого, а королевская кровь, фрои, — часть его печати. Чтобы выковать заготовку кузнецу нужна не только сила и кусок металла, но также жаровня, молот и наковальня.

Штрогге хрипло выругался, по его телу прокатилась судорога боли, которую я почувствовала только легким отголоском. Лекарь вновь усилил хватку и торопливо зашептал молитву. Мир качнулся и сдвинулся еще раз. Звуки обычного окружения отдалились и стали тише, зато комната наполнилась отчетливым звоном. Многоголосым и нестройным, как бывает, если разом тронуть струны лютни. Печать на плече Макса дрогнула, расслоилась и внезапно рассыпалась на сотню фрагментов, которые медленно закружили в воздухе между полом и потолком. Отделившись от тела они наполнились светом и теперь бросали на стены мебель причудливые блики, словно огни, сошедшие с мачт кораблей в грозовую погоду.

Большая часть была мне совершенно незнакома, но некоторые отдаленно напоминали знаки, что показывал мне Штрогге: боль, огонь, холод. За спиной раздалась восхищенно-похабная тирада, однозначно дающая понять только две вещи: что лекарь раздосадован, и что дело несколько хуже, чем ожидалось.

— Фрои, попробуйте-ка прикоснуться к символам «кровоток» и «держать» и повернуть каждый на четверть круга по часовой стрелке.

— К-каким именно символам? — прозвучало жалобно. — Я не знаю их начертаний.

— Песья задница! Левый верхний на уровне плеча и вот тот бледно-золотистый, мерцает еще. Плеча я сказал, а не груди. Вы вообще меня слушаете? Коснитесь хотя бы одного.

Я послушно протянула руку, однако мои пальцы беспрепятственно прошли сквозь светящуюся руну, что вызвало у старика новую порцию возмущений.

— Тяните её на себя, зовите, старайтесь придать ей вес и плотность, — сыпал он советами, — я не смогу держать контакт вечно, время уходит, фрои. Попробуйте услышать её звук, напеть его тон, это даст вам контроль. Боги! Вы и впрямь безнадежны.

— Знаете, до сегодняшнего утра я вообще не знала, что бывает так. Лучше помолчите и дайте мне сосредоточиться, — огрызнулась я.

— Сюзанна, — спокойный голос Макса ворвался в наш диалог вороньим карканьем. — Эти знаки начертаны той же кровью и силой, что течет в твоих жилах. Они принадлежат тебе по праву рождения наравне с титулом, они — это ты. Не борись с ними, не пытайся заставить, просто почувствуй.

Я на мгновение зажмурилась, прогоняя нахлынувшую ярость и обиду. Макс прав, как бы то ни было, у меня есть все исходные, чтобы совладать с этой проклятой магией.

На то, чтобы суметь прикоснуться к знакам, у меня ушло не менее получаса. На то, чтобы выполнить все указания старика — еще час. Многое приходилось переделывать и менять прямо на ходу, ведь оказалось, что «течь» и «гореть» всегда должны стоять в противофазе и отдельно, тогда как «трансформация», «память» и «активировать» — только в группе и только в этой последовательности.

Штрогге вынес все эти издевательства молча, хотя каким-то шестым чувством я улавливала, что ему становится всё хуже. Один раз я рискнула указать на это лекарю, но тот презрительно фыркнул:

— Печать проникла в каждую часть его тела. Её отростки тянутся практически ко всем органам и конечностям, а мы вырываем её с корнем там, где это только возможно. Если кто и выдержит подобное, то только дитя Фазура.

— Мы сможем уничтожить её полностью? — с тревогой спросила я, заметив, что Макс уже без стеснения уселся на пол и обессиленно