целый консилиум из купцов, поскольку денег требовалось немало, но желающих набралось человек тридцать, и все первой гильдии. Трифон Кузьмич уже ворчал, что третья гильдия мне несолидно, я отнекивалась, что время есть.

Возвращалась я домой слегка хмельная, но не от медовухи, которая здесь была безалкогольная, а от успехов. На город, уже покрывшийся легкой зеленью, я смотрела как победитель. Я понимала, что, например, могу легко заехать вон в ту мастерскую и заказать новое платье, и, наверное, надо, потому что мое вдовье успело поистрепаться…

Возле дома стояла коляска, которая мне показалась знакомой. Петр Аркадьевич, чтобы ему не спалось, явился, но нет, друг мой ситный, ты подписал себе приговор, когда выставил меня с детьми на улицу. Что угодно я могла бы простить, но это — нет. Мои дети подвергались риску простыть и заболеть, и если бы не Ефим и Лукея!..

— Барин до вас, ваша милость, — обрадовал меня Фома. — Пришел, упрямый, все сидел, а теперь не скажу, куда делся. Но коляска тут… Может, куда зашел перекусить.

— Чтобы ему там кусок поперек горла встал, — в сердцах вызверилась я. — Я знаю, кто это, Фома. Нет-нет, я сама поговорю и сама справлюсь, как появится, пусть пройдет. За меня не беспокойся.

Но барин уже и сам спешил, чуть не попав под лихача и получив порцию отборной ругани. Требования о вежливости распространялись на седоков, а не на пешеходов, и извозчики хоть так отводили душу.

— Очки купите, ваше благородие, ежели глаза в заднице отродясь! — посоветовал лихач и поехал себе дальше. Я задумчиво смотрела на приближающегося ко мне человека.

Нет, вот его я не ждала.

Помнится, он просил у меня полтину, значит, пошел на второй заход. Все такой же лощеный, весь из себя барин, и несмотря на то что прошло уже довольно времени с нашей первой встречи, я все еще не могла сказать, нуждается ли Леонид или нет. Но раз от репы воротил нос, с голоду тогда не пух и сейчас не голодает.

— Вера Андреевна, милая сестра, — разулыбался он озабоченно, благоухая одеколоном, — рад, что застал вас в здравии!

И тебе не хворать, тоскливо кивнула я, потому что рассчитывала, как обычно, сесть и поработать, а не выяснять непонятно какие отношения с родственником. Лукея, кстати, о Леониде мнения столь же поганого, как и о моем покойном муже, а если старуха в чем и не ошибается, так это в людях…

— Рада, что и вы здоровы, любезный брат, — вздохнула я, что прозвучало, возможно, как «не дождетесь». — Чем обязана?

Неподалеку работал метлой Фома, и если раньше я по неведению полагала, что постоянное подметание улиц — имитация бурной деятельности, то теперь знала, что в том и смысл. Не в чистоте, а в том, что дворник вроде бы и занят, на самом деле бдит за округой, так что я ничего не опасалась. Попытаться кому-то навредить после того, как официальный полицейский филер срисовал тебя на раз-два — проще самому пройти и лечь на плаху.

Дети как раз гуляли с няньками и Данилой, и это было хорошо.

— Украду у вас полчаса, Вера Андреевна? — поинтересовался Леонид, но разрешения ему не потребовалось, он без всякой стеснительности пошел в дом впереди меня, впрочем, аккуратно придержав мне входную дверь. Фома с недоверчивой усмешкой следил за нами. — Знаю, вы вся в трудах… как бы труды не оказались вам западней.

Загнанная, отчаявшаяся Вера первых дней и та, которой я была сейчас, люди настолько разные, что я даже не потрудилась выдать какую-то реплику. Что бы деверю ни приспичило, пусть излагает и убирается. Я лишь сама с собой заключила пари: если он пришел просить денег, куплю себе платье. Если у него что-то еще — не куплю.

Денег, конечно, не дам.

— Купцы, Вера Андреевна, мягко стелют, — продолжал деверь, шагая теперь уже чуть позади, все же куда идти, ему ведомо не было. Он озирался, хмурился, недовольно играл желваками, кадык дергался. — Спать жестко после того. С того времени, как я узнал про ваши… начинания, — поморщился он, а я позвонила в дверь — Лукея должна кашеварить, откроет. — Фамилия наша дворянская на мужицких телегах, сие пустое! Оберут они вас, Вера Андреевна, улыбаются вам в глаза, яствами потчуют, но помяните…

Лукея распахнула дверь, озадаченно выпрямилась, осмотрела не спеша сначала меня, потом Леонида, задумчиво облизала поварешку, с которой уже стянулась блинная масса.

— Барин, — настороженно отметила она, и я поняла, что первое, о чем Лукея подумала — что я ее возвращаю. — А батюшка-барин покойный меня Григорию Митричу подарили, о том запись есть. Так что барыне-то голову не дурите, я с вами никуда не пойду.

— Да я не ради тебя пришел, баба дурная, — дернул Леонид щекой, я ухмыльнулась — окоротил бы ты язычок, с нее станется сейчас тебя поварешкой приложить просто потому, что она может. — Подай нам что есть на стол и не беспокой.

Рука Лукеи подозрительно шевельнулась. «Ты только скажи, матушка», — прочитала я в ее прищуренных недобро глазах.

— Я не голодна, Лукея, иди стряпай, — улыбнулась я. — Что на ужин?

— А окорочка, — живо откликнулась она, — которые давеча в лавке были. Блинов вот напеку, — она сунула поварешку Леониду прямо под нос так, что ему пришлось отпрянуть. — Икорку знатную взяла у старханских купцов.

— Попробовала уже? — нахмурила я брови, но Лукея отлично понимала, что это игра.

— Как не пробовать, матушка? — она, делая вид, что я ее изумила, еще раз прошлась поварешкой под носом у Леонида. В третий раз ему лучше бежать. — А как подсунут дрянь? Я барыню свою да барчат дрянью кормить буду? А вот: как выбирала, попробовала, и как взяла, тоже попробовала, и как домой пришла, попробовала — вдруг обманул, а перед тем как блины сготовить, попробовала — вдруг испортилась! Я ж всего по ложечке, барыня Вера Андреевна! А иначе-то как?

Судя по цвету лица Леонида, икру ложками он не ел… не так у него все радужно, вот и славно.

— В кабинет проходите, брат, — указала я и, стоило Леониду двинуться в направлении двери, сунула Лукее серебряную монетку — заслужила.

Несмотря на объевшуюся икрой Лукею, а может, и благодаря тому, решимость с деверя не спала, он зашел