П л е х а н о в (перебивая). Гегемоном буржуазно-демократической революции может быть, само собой разумеется, только сама буржуазия, либеральная буржуазия.

Л е н и н. Но это…

П л е х а н о в (заключая). Это — азбука марксизма! Простите…

Л е н и н. Но… Георгий Валентинович, но разве сами Маркс и Энгельс не пишут, что отнюдь не проповедуют: вот истина, на колени перед ней? Истина в конечной инстанции? Разве их учение — свод готовых формул и рецептов абсолютно на все возможные случаи жизни?

П л е х а н о в (с иронией). Оказывается, кое-что мы все-таки упустили в наших беседах с Энгельсом в Лондоне!.. Вы действительно всерьез настроены просвещать меня по части марксизма, Ульянов?

Л е н и н. Зачем же, но…

П л е х а н о в (перебивая). У вас еще вопросы?

Л е н и н. Нет… Впрочем, да.

П л е х а н о в. Прошу.

Л е н и н. Какой самый удобный путь отсюда в Лондон? Через Париж?

П л е х а н о в (сухо). Единственно удобный.

Л е н и н. Благодарю вас.

П л е х а н о в. Надеюсь, вы не будете слишком разочарованы и не слишком уж падете духом в Лондоне, если Энгельс тоже не разделит некоторых ваших взглядов и надежд?

Л е н и н (помедлив). Я очень хотел бы встретиться с Фридрихом Энгельсом.

Неизвестный господин снова приближается к Ленину и Плеханову.

(Повышая голос.) Я, знаете ли, волгарь, люблю нашу ширь, простор наш… Но Альпы — ошеломляют!

П л е х а н о в (так же). Лично мне куда как милее наши липецкие леса!.. (Встает из-за стола.) А горы? Что в них?

Л е н и н (тоже поднимается). Не скажите, не скажите!..

Красивая женщина из компании — та, что плясала, — выбегает к покидающим кафе Плеханову и Ленину. Приподняв шляпу, П л е х а н о в  проходит; женщина протягивает задержавшему шаг Ленину цветок из огромного букета.

Ж е н щ и н а. Prenez, monsieur!

Л е н и н. Merci. (Взяв цветок, вдевает его в петлицу.)

Ж е н щ и н а. Vous êtes si soucieux, si sérieux? Vous êtes jeune, vous devez vivre pour les joies, pour l’amour et le bonheur!..[2] (К спутникам.) Господа, послушайте, а этот серьезный молодой человек поймет меня? С моим-то произношением?

Л е н и н. Жить для радостей, для любви и счастья — этого нельзя было бы не понять и просто невозможно с этим не согласиться.

Ж е н щ и н а (чуть разочарованно). Русский?

Л е н и н (с улыбкой). Который отправляется в столицу всего прекрасного, в Париж, чтобы воспользоваться вашими добрыми советами!.. (Приподнимая шляпу.) Au revoir!

Ж е н щ и н а (прощаясь). Дай бог счастья, земляк!..

Л е н и н  в своем кабинете в Кремле.

Л е н и н. Счастья бог тогда не дал… К Энгельсу я не доехал! Если бы раньше мне ехать, на полгода, на несколько бы месяцев… Если б все знать! А так мечталось обсудить с Фридрихом Энгельсом наши российские дела, ведь он знал Россию, как будто вырос в ней… Да и не только российские!.. Была в этом намерении, конечно, и некоторая нескромность с моей стороны… Была нескромность, что уж скрывать… Думаю, в основном бы слушал, на ус мотал, задавал вопросы… Да вопросы-то стояли важнейшие!.. (Ходит по кабинету.) Парадокс! Плеханов, первым провозгласивший, что революционное движение в России восторжествует как движение рабочего класса или совсем не восторжествует, — и вот… Какое-то необъяснимое неверие в этот пролетариат в переломный момент истории? Раз революция буржуазная — значит, во главе буржуазия, а мы — в хвосте… Догма, схема какая-то, мертвая теория, а не живая жизнь! Как и это плехановское: «Русская история еще не смолола той муки, из которой будет испечен пшеничный пирог социализма!..» (Помедлив.) До «пшеничного пирога» — далеко, в самом деле… Положение — трудное… Труднейшее… Тяжелейшее!.. Правды мы не боимся… Мы не можем бояться правды… Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах мы не должны бояться правды… если и в самом деле не хотим погибнуть… как гибли революционные партии, которые боялись признавать самую горькую, самую суровую правду!.. Но разве мы утверждали, что знаем путь к социализму во всей его конкретности? Разве Маркс и Энгельс претендовали на это? Мы знаем направление этого пути… Конкретно, практически все покажет лишь опыт миллионов, которые сегодня взялись за дело!.. Сегодня мы освобождаемся от оков и гнета мертвых догм… Мы вздохнули свободно и задышали полной грудью… Работа пошла и работа идет… Труднейшая, тяжелейшая работа! …Кто может сказать, сколько раз революции придется отступать, доделывать и переделывать, начинать сначала?.. (Остановившись.) С великой охотой я встретился бы с Энгельсом и теперь… Но тогда… Тогда это была просто необходимость!

1895 год; май. Париж. У Лафаргов.

Л е н и н  и  П о л ь  Л а ф а р г.

П о л ь  Л а ф а р г. Фред болен… Энгельс очень болен!..

Л е н и н. Плеханов в Женеве предупреждал меня… Но мы не представляли, что все настолько серьезно, господин Лафарг.

П о л ь  Л а ф а р г. Очень… Впрочем, с вами он встретится.

Л е н и н. Да?

П о л ь  Л а ф а р г. Вы — из России!.. Так вы говорите — революция?

Л е н и н. В России история поставила сегодня ближайшую задачу, которая является наиболее революционной из всех ближайших задач пролетариата какой бы то ни было другой страны.

П о л ь  Л а ф а р г. Победоносная революция… (Улыбаясь.) Все-таки вы большой оптимист, господин Ульянов!

Л е н и н. Вы думаете?

П о л ь  Л а ф а р г. О, да!..

Л е н и н. Почему же?

П о л ь  Л а ф а р г (не ответив, задумчиво). Наш друг Георгий Плеханов когда-то тоже отправлялся отсюда, из Парижа, в Лондон… «Представляться по начальству», так он тогда говорил. Это было… Да, в восемьдесят девятом, после учредительного конгресса Второго Интернационала… Вы, господин Ульянов, намереваетесь повторить маршрут Георгия Плеханова… Но вы-то едете в Лондон, как я понимаю, не «представляться по начальству», вы едете представить эту надвигающуюся, по вашему убеждению, русскую революцию!.. Уверен, Энгельс вас спросит: многие ли в России знают о революционной теории, столь необходимой для победы?

Л е н и н. Я отвечу: многие.

П о л ь  Л а ф а р г. Просвещенные верхи.

Л е н и н. Я говорю о рабочих.

П о л ь  Л а ф а р г. И они читают Маркса?

Л е н и н. Читают.

П о л ь  Л а ф а р г. И понимают?

Л е н и н. И понимают.

П о л ь  Л а ф а р г. Ну, в этом-то вы ошибаетесь! Они ничего не понимают. (С оттенком горечи.) Даже у нас после стольких лет социалистического движения Маркса не понимают!..

Л е н и н. Петербургский цензор, разрешавший издание перевода «Капитала», выражал убеждение, что лишь немногие прочтут эту книгу в России, а еще менее — поймут ее. Роковая ошибка… Не повторяйте ее, господин Лафарг!

П о л ь  Л а ф а р г. А вы — великое нетерпение наших дорогих учителей!

Л е н и н. Что вы имеете в виду?

П о л ь  Л а ф а р г (помедлив). Последнее десятилетие Маркс жил страстным ожиданием Российской коммуны… Писал, говорил — еще год, еще несколько месяцев… Не сегодня — завтра!.. Он даже… Вот послушайте! (Припоминая и старательно выговаривая «русские слова»):

Итак, она звалась Татьяной.

Ни красотой сестры своей,

Ни свежестью ее румяной

Не привлекла б она очей.

           Дика, печальна, молчалива,

           Как лань лесная боязлива,

           Она в семье своей родной

           Казалась девочкой