— Не, — качает солдат головой. — Он у меня мастеровой, токарь. Его забрали, кажись, в Челябинск, на завод, танки, что ли, там делает.

— Когда мы расстались, — вспоминает Николай Федорович, — я еще долго смотрел с благодарностью ему вслед. Смотрел и любовался, как по залитой вечерним солнцем дорожке уходил от меня все дальше и дальше крепко скроенный человек, настоящий хозяин земли. А когда он совсем скрылся за поворотом, мимо меня строем прошли его товарищи, такие же простые безыменные герои, как и он. И я подумал, а ведь это они и есть «России верные сыны», как это хорошо кем-то уже было сказано...

Тернополь очень разрушен. Порой кажется, что это один из районов Сталинграда после знаменитой битвы, и только дуновение летнего ветерка заставляет отказаться от этой мысли — тогда ведь был февраль.

Бои за Тернополь носили ожесточенный характер, это видно по их результатам. Но и сейчас передний край проходит всего-навсего в двенадцати километрах отсюда. Обозленные, как осенние мухи, гитлеровцы бомбят и обстреливают из своих дальнобойных пушек этот вымерший город. Здесь встречает нас полковник Ковин. Один из его отрядов возводит по берегу реки небольшой рубеж, приспосабливая к обороне город, и ведет широким фронтом разминирование улиц, отдельных строений и окрестных мест. Разминирование ведется больше месяца, а ему и конца не видно. Уже около миллиона мин обезврежено, обезврежены и только-только появившиеся на нашем фронте фаустпатроны, но бесстрашные саперы все еще работают со щупами и миноискателями.

— Сегодня, незадолго до вашего приезда, — рассказывает с упоением Михаил Андреевич Ковин, — мы ловко обманули немцев. Радиосвязью теперь в обороне никто ведь не пользуется, а мы взяли свою станцию, перевезли в противоположный конец города, где нет наших частей, и давай сигналить. Вскоре появилась «рама». Самолет долго парил в небесах, высматривая, правильно ли засекли разведчики нужный объект, и, увидев с высоты движение наших нескольких машин в этом месте и два подбитых танка, «рама» поспешно удалилась на запад. Через несколько минут пришла шестерка «юнкерсов». И чего они только не вытворяли! Сперва отбомбили в два захода, потом стали с воем пикировать и сбрасывать пустые бочки, куски рельсов, а под конец, обнаглев, спустились совсем-совсем низко и начали обстреливать из пушек и пулеметов «обнаруженный большой штаб». За свою ретивость они поплатились одним самолетом, который подбили зенитчики.

— Из старичков солдат никто не пострадал? — с волнением спрашивает Слюнин.

— Абсолютно.

— Тогда хорошо. Ну, что же, пойдемте теперь по рубежу, а по дороге и про свои нужды расскажете.

Мы долго ходим по чисто отделанным траншеям и окопам, которые тянутся вдоль невысокого, заросшего бурьяном берега. Изредка через наши головы пролетают немецкие снаряды, которые взрываются в разных местах города. Солдаты-строители привыкли к этому и вовсе не обращают внимания на обстрел. Один сержант важно сказал:

— Ведут беспокоящий огонь. На нервы хотят действовать, а они у нас крепкие...

После работы, вечером, полковник Слюнин перед строем объявил солдатам благодарность за хорошую службу, и, попрощавшись со всеми, мы выезжаем обратно к себе в штаб.

По дороге Николай Федорович все твердит мне, что война идет к концу и на нас, штабных офицерах, лежит обязанность собирать и обобщать боевой опыт, чтобы потом, когда это понадобится, вновь не повторять ошибок прошлого.

— Вот приедем, завтра же выделю пишущего офицера, — убежденно говорит он. — Пусть отбирает и записывает все интересное из армейских донесений.

— А потом что будет? — спрашиваю я.

— Поверьте моему слову, после войны эти материалы на вес золота цениться будут. Если мы с вами в академию попадем обучать молодых офицеров, эти записи пригодятся и нам. К тому большому наследству, что оставили нам Теляковский и Тотлебен, Величко и Хмельков, прибавятся и эти документы...

Оборона есть оборона. Войска в основном сидят на своих местах, приводят себя в порядок, и только действия патрулей и небольших групп, засылаемых в тыл к противнику, являются основным содержанием сводок и декадных донесений, которые поступают из армий. Мы их обрабатываем и направляем в центральные управления, а иногда вплоть до Генерального штаба.

С одним из таких донесений, отправляемых в Москву, я пошел к начальнику штаба фронта генералу армии В. Д. Соколовскому. Он должен был подписать его. Прочитав все, как говорят, от корки до корки, генерал, решительно подняв на меня глаза, спросил:

— Скажите, вот вы пишете, что группа саперов, действуя в тылу у немцев, в районе Золочева, подорвала один танк и три автомашины. Вы что, там лично были?

— Никак нет, — взволнованно докладываю я, — об этом нам донесли из бригады, откуда выделена эта группа. 

— Ну, а вы эти сведения проверили?

Растерявшись, я едва процеживаю сквозь зубы:

— Нет, не проверял.

— Вот видите, — заметив мое волнение, спокойно сказал генерал, — как нехорошо получается. Нам частенько не точно сообщают, что делается по эту сторону линии фронта, где легко можно все проверить, а представляете себе, когда оттуда, с той стороны, доносят...

И тут же, аккуратно зачеркнув то место, о котором только что шла речь, передал мне подписанное им донесение.

После этого краткого доклада я вышел весь вспотевший, поняв до конца значимость преподанного мне урока.

Через два — три года после окончания Великой Отечественной войны я был еще раз «наказан» за такую же беспечность. А случилось это так: один мой знакомый инженер-полковник защищал диссертацию о военно-инженерных табельных лесопильных средствах. Желая, видимо, показать перед ученым советом значимость лесопильных машин, особенно в годы войны, к моему крайнему удивлению, офицер сослался на опыт строительства оборонительных рубежей на Южном фронте, где якобы было израсходовано на эти цели более миллиона кубометров леса.

— Позвольте, — запальчиво спросил я диссертанта, торжественно стоящего за большущей кафедрой с указкой в руках, — откуда вы взяли эту баснословную цифру? Ведь районы, о которых идет сейчас речь, безлесные. Если там снести даже все строения, то и тогда, пожалуй, вы не соберете столько леса.

Зал притих. Все насторожились. Я уже пожалел, что задал свой вопрос. Ведь в конце концов не это решало и