но невысокие стены и башни были уже видны темными и размытыми силуэтами на горизонте, принц решил провести военный совет. В огромном и расшитом золотом и черными орлами Гогенштауфенов, но криво и наспех установленном, шатре столпились почти все командующие его армии. Германские сеньоры, разодетые в пух и прах, щеголяли красотой своих шлемовых украшений, павлиньими и орлиными перьями, буйством красок родовых гербов и сюркотов, блеском драгоценных камней и золота, в изобилии украшавших их мечи, шлемы и оружие.

Посреди огромного шатра был установлен походный стол, на котором лежала огромная и грубо намалеванная карта королевства Обеих Сицилий, лишь весьма отдаленно напоминавшая современные и точные изображения, но для тех времен и это, с позволения сказать, творение считалось непревзойденным шедевром и стоило немыслимых денег. Карта была заставлена золотыми и серебряными кубками, вазами с фруктами, блюдами с дымящимся мясом, ароматы которого наполнили шатер. Это пышное и явно неуместное великолепие, если быть честными, откровенно мешало нормальному проведению военного совета. А ведь именно этим вечером Конрадину предстояло решить очень важный и, пожалуй, самый главный вопрос кампании – атаковать ему позиции противника или, разбив армию на два или три корпуса, предпринять молниеносный, но весьма рискованный, охват противника и прорыв на оперативный простор, лишая Шарля инициативы

– Прошу вас, синьоры! – Конрадин приветливо улыбнулся и сделал жест рукой, приглашая военачальников к столу. Они шумно подошли к столу и сразу же принялись за вино и угощения, совершенно позабыв о цели, ради которой их собственно и пригласил принц. Тот понял, что совершил очередную глупость и решил привлечь их внимание, для чего поднял вверх свой кубок и громко крикнул. – Предлагаю всем выпить за нашу завтрашнюю победу! Завтра мы наголову разобьем врага возле Тальякоццо, а послезавтра все королевство упадет к моим ногам, умоляя о пощаде и королевской милости!..

– Виват! Виват Конрадину!!!.. – дружно заревели военачальники, наполняя шатер своими гортанными немецкими голосами.

Принц выпил и, дождавшись, когда шум и восторженные крики утихнут, громко сказал:

– Мы пригласили вас, благородные синьоры, дабы испросить у вас совета!.. – Рыцари, герцога и графы громко заголосили, а принц снова понял, что теперь он окончательно потерял нити управления советом. Он громко стукнул кубком по столу, вино расплескалось и залило угол карты, окрашивая его в кроваво-красный цвет, словно земля Италии утонула под рекой запекающейся крови. – Господа! Нам желательно узнать лишь одно!

Он посмотрел на лица военачальников, ища совета, поддержки или, хотя бы, сочувствия. Но все, на кого он смотрел, были абсолютно равнодушны, им было наплевать на стратегию, их интересовала лишь возможность наживы, грабежа и легкой победы. А она, эта легкая победа, было буквально в нескольких лье отсюда, ведь устаревшие данные разведки четко и ясно гласили, что возле Тальякоццо расположены лишь заслонные части армии Шарля де Анжу, их численность мала и едва переваливает за три тысячи воинов.

Шатер принца наполнился гулом, криками и таким шумом, что, казалось, был готов разорвать ткань стен и, выплеснувшись наружу, затопить весь лагерь армии.

Конрадин нервничал, он устало плюхнулся на стул, стоявший во главе большого стола и, барабаня костяшками пальцев по столу, с волнением и тревогой наблюдал за военачальниками, ожидая, когда она, наконец, угомонятся и, выплеснув на волю свои эмоции, предложат ему внятный и разумный вариант действий.

Но они, вспомнив о пресловутой рыцарской гордости, этикете и еще бог знает, о чем, почти единодушно выразили мнение – армия должна принять бой возле Тальякоццо, дабы громогласной победой оповестить всем колеблющимся о приходе нового короля, а заодно, можно сказать «до кучи», деморализовать рыцарство, все еще находящееся под знаменами Шарля де Анжу. Иного варианта они не предложили, хотя Конрадин и попытался образумить их, высказывая свой вариант ведения кампании. Он хотел разбить армию хотя бы на два корпуса, один из которых, численно превосходивший заслонные части Шарля почти вдвое, разбил бы врага под Тальякоццо, тогда как второй, предприняв обходный маневр, вышел на оперативный простор, атаковав незащищенный города и замки и двигаясь прямиком на Неаполь.

Спорить было просто бесполезно. Конрадин понял, что с самого начала военного совета допустил глупейшую и непростительнейшую ошибку – он, командир и предводитель, принц и будущий король (он даже не сомневался в этом), опустился до совета с ними и приравнял себя к ним, сделав равным и послушным общей воле.

– Быть посему!.. – Конрадин встал и, придав голосу нотки внушительности и, как ему показалось, величественности, громко произнес. – Завтра поутру, синьоры, мы изволим атаковать позиции противника! Извольте выслать герольдов!.. – Он деланно поклонился им, давая понять, что больше не нуждается в их присутствии или советах.

Герцоги, графы и знатные военачальники молча поклонились и, шушукаясь тихо между собой, покинули шатер принца.

Он сел, опустошенный и раздавленный свершившимся моментом. То, о чем он так долго ждал и тайно мечтал, несбыточное вожделение короны, казавшееся еще вчера таким призрачным и невероятным, свершилось.

Конрадин ожидал чего-то иного, больших эмоций, душевного подъема и взрыва в крови, а вместо этого получил опустошение и звенящую тишину, сжимавшую виски и сердце холодными костяшками. Он поймал себя на мысли, то перед ним, как ни смешно или грустно, больше ничего нет – никакой идеи или, хотя бы, мало-мальски намеченного плана. Он, словно глупый мальчишка, вбивший себе в голову какую-то мечту и осуществивший ее, теперь сидел и, хлопая ресницами, понимал, что оказался в пустоте. Он не знал, что и как ему дальше делать, он даже не смог спланировать завтрашний бой, чего уж говорить тогда о чем-то другом!..

Ввязавшись в погоню за вожделенной короной своего покойного отца, Конрадин даже подозревать не мог, насколько трудной и ответственной сможет оказаться эта затея. Он – юный шестнадцатилетний подросток – еще толком не осознал, что с головой окунулся во взрослую жизнь, к которой, как ни крути, он оказался не готов. Не готов прежде всего морально, ведь юношеские иллюзии также далеки от реальности взрослой жизни, как и ожидание первого поцелуя от впечатлений, полученных от него. Глубокая душевная опустошенность, соединяясь с внезапно настигшим прозрением собственного бессилия, прежде всего, как предводителя и короля-претендента, практически раздавили его.

Конрадин боялся заснуть – его страшила сама мысль о завтрашнем дне, в котором (он это отчетливо понял) должно будет решиться если не все, то, по крайней мере, почти все в его жизни. Принц разделся сам, боясь показать слугам и оруженосцам собственную слабость и испуг, так свойственный большинству людей, но казавшийся ему чем-то неуместным для будущего короля и военачальника огромной армии.

Он лег и, долго