Шрифт:
Закладка:
— Вторую-то не отморозила?
— Не-е.
— Но дуй домой скорей да матке скажи, чтоб натёрла чем тебя. Да не лети шибко, а то обои потеряешь обутки.
Домой я «придула» за пару минут. Ноги здорово подстыли. Мама, увидев на щеках мерзлые дорожки моих слез, переполошилась.
Пришлось рассказать, прибавив трагизма и слёз, чтоб здорово не попало. Говорила ведь мне, чтоб не летала, как «девятый ветер».
Мама, узнав о моей потере валенка и о тетькатином появлении, обрадовалась:
— Слава те, Господи, что Катя седни маленько задержалась на дойке…
Схватила из буфета бутылку с каким-то натиранием, стала растирать мои покрасневшие ступни своими настойками. Ноги под её шершавыми руками сразу загорели и стало жарко. А потом распахнула гардероб, где за нашими пальтушками висело её осеннее пальто: красивое, синее, с белыми ворсинками, будто с сединой. Было оно, я так думаю, дорогое, и надевала его мама по великим событиям, «Шерсть… Чистая шерсть… Дорогое оно. Чо таскать-то в кажин след», — отнекивалась она, когда я предлагала в него нарядиться.
А тут, схватив это пальто, усадила меня на койку, укутала растёртые ноги, почти по пояс запеленав меня в сине-седые полы.
— Мам… Ты чего… Дорогое же оно, — запереживала я, глядя, как мамино драгоценное пальто лежит у меня под ногами.
— Да Бох с им, с пальтом! Тёпло ногам-то?
Отпустило…
Бабка Анна обеспокоенно поглядывала на свою кошку. Её опять до неприличия округлило и совсем некстати вспомнилось Анне, как она пыталась рассовать предыдущий приплод — рыженьких комочков, к которым уже привыкла.
— Бессовестная! Скоко можно их собирать, котов этих! Куда вот их опять, добро твоё… Вон, опять уж на столбе Серёгин кот сидит. Невеста… без места, — ворчала баба Аня. Рыжуха, вытянувшись на паласе, бережно размещала живот и блаженно прижмуривала глаза.
Благодаря любвеобильной кошке уже у многих соседок и знакомых бабы Ани были её рыжие «подарки». А держать троих или четверых кошек в планы хозяйки не входило — и без того шумно было в ограде: то куры, то поросята. В общем, в этот раз баба Аня решила не мудрить и со всем выводком рассталась сразу, стоило кошке на минуту отлучиться от коробки. В деревне — не в городе, сюсюкать не привыкли. Поголовье сами всю жизнь регулировали и здравый смысл одерживал верх над эмоциями. Зато, наверно, и бездомных собак и кошек по деревне не было — все были при хозяевах.
Кошка, родившая в привычном ей месте — в нижнем ящике шкафа, была перемещена в коробку, в углу дивана. А в нужную минуту котята исчезли. Вернувшаяся Рыжуха, осмотрев коробку, бросилась к шкафу. Нет! Обратно к коробке… Не найдя котят, потерянно ходила за хозяйкой, укоризненно мяукала, не веря в вероломство старой.
А та сердилась на саму себя, на свой опрометчивый шаг. Корила, что парочку котят хотя бы не оставила. Жалея родиху, поменьше давала есть, чтоб не прибывало молоко. Кошка же всё не теряла надежд: в поисках металась от «родилки» к коробке, встревоженно выскакивая даже на веранду.
Баба Аня мрачнела. Голова разболелась от переживаний. А тут ещё кошка, свернувшаяся в углу коробки, выглядывала укоризненно, — казалось, преследовала глазами, не отпуская из силков своей боли и сиротства.
На третий день баба Аня облегчённо ушла из дома к дочке помочь с готовкой обеда, пока всё семейство занималось на огороде укладкой поленниц. Готовила обед, подходила к оставленной на попечение правнучке. Умилённо поглядывала на её розовые пяточки, которыми та мелькала, будто уже ехала на крошечном велосипедике. Торопилась к печи, а потом обратно, к крохе. Правнучка пускала счастливые пузыри, и баба Аня, довольная, агукала с нею, угоняя от себя мысли о кошке.
Когда, после дочкиных забот, вернулась домой, то в коробке увидела свою Рыжуху, счастливо вылизывающую рыжеватого котёнка с уже открывшимися глазками. Тот безмятежно барахтался под шершавым языком, задирая лапки и сверкая такими же, как у правнучки, розовыми подушечками.
— Это ещё что? Зачем приволокли своего? Забирайте! — пытаясь придать строгость голосу, вопрошала баба Аня.
Дочка виновато буркнула:
— Да жалко мне её, мам! Он даже на неё похож, наш-то. Все равно у нашей два.
Рыжуху было не узнать. Огородив пришлого котёнка кольцом из передних лапок, она заботливо намывала его от ушек до хвоста и, казалось, всё ещё не верила в своё неожиданно возвращённое материнство. Когда дочка сунулась подтолкнуть котёнка к соскам, благодарно облизала и её руки.
— Дурочка ты старая! Ты, што ли, не понимаешь, что это не твой? — стыдила баба Аня кошку.
— Ну не ворчи, мам. Пусть живёт, — уговаривала дочка, зная суровый материнский характер.
— Да у ей, наверно, и молоко-то уже перегорело, — сдаваясь, проворчала, но уже с заботливой ноткой в голосе, баба Аня и
Аня и отошла.
Дочка прибежала ещё и вечером. Котёнок тыкался в живот, где уже подтянуло соски, не тронутые с момента родин. Дитёныш чуть отощал. Пришлось тыкать носом в крошечное блюдечко. Забирать и везти обратно рука не поднималась.
Назавтра утром обнаружили, что доить свою приёмную мамку рыжик взялся столь же ретиво, как и родную. А спавший было животик котёнка снова округлился.
— Дак, до чего хитрущщая! Я только с кухни пойду в переднюю, она меня обгонит — и скорей в коробку. И не отходила от него уж больше суток. Вот тебе и скотина непонимущая, — улыбалась баба Аня. И, присев рядом с коробкой, корявыми своими руками гладила Рыжуху с усыновлённым котёнком, чувствуя, как в груди отпустило тяжёлый, давивший уж четыре дня комок.
В ягодах
Нонешна ягода всю округу с ума свела. Cколь лет её не было такой, сумасбродной. По одной, по две бубочки[7], бывало, висит, да и та на землю падает, как ветки коснешься, от жары! А нынче благодать! Вот бабы одна другой и хвастают: в Естихворихе голубица шибко бравая. Другая — не, в Багадашихе — о-о-о-ой, куды с добром!
Тётка моя маме звонит: «Галька! Ты знаешь, какая нонче голубица в Падях? Ты такую сроду даже не видала, не то што брала! Приезжай, пока люди всю не схватали! Поналетят, как век не евши, да стопчут, как бараны!
Усидеть после этого мама просто не могла. И если б я её не повезла, она бы эти восемьдесят километров просто пробежала, брякая ведрами. Приехали к тётке. Посидеть
