Шрифт:
Закладка:
Проверка отдельных предположений и допущений может быть произведена только рассмотрением всего материала в строгой исторической последовательности[248].
Облик Даниила Заточника до сих пор нередко создавался на основе контаминации «Слова Даниила» и «Моления Даниила», что, как показал Н.Н. Воронин, является противоестественным. Мне хотелось бы дать контуры биографии Даниила, основываясь только на «Слове», совершенно не затрагивая автора «Моления», псевдо-Даниила, но дополнив данные челобитья Даниила теми летописными материалами, которые могут быть предположительно связаны с его творчеством.
Родившийся, по всей вероятности, где-то на юге, быть может во владениях трепольских «Володимеричей» (вспомним беседу с Ростиславом Владимировичем), примерно в 1160-е гг., юноша из семьи свободных людей, получив хорошее образование, оказался в далекой Суздальщине. Мы никогда не узнаем, уехал ли Даниил с князем Ярославом Владимировичем в 1182 г. в Новгород и оттуда в 1184 г. прибыл вместе с изгнанным князем во Владимир, или же он отправился во Владимир из Киева в 1184 г. в составе свиты нового епископа Луки, бывшего ранее игуменом Спасского монастыря на Берестове, маленького суздальского островка в Киеве. Но как бы то ни было, а искусный скорописец Даниил в 1184 г. оказался во Владимире на Клязьме и здесь при владычном дворе был приставлен к летописному делу.
Новый летописец сразу ввел новую титулатуру, величая Всеволода великим князем. Между прочим, такое же вольное обращение с княжеским титулом мы видим и в том единственном участке Новгородской летописи, который может быть приписан руке Даниила: Ярослав Владимирович назван там тоже великим князем (1198 г.). Летописец с первых же страниц начал щеголять своим знанием притч и поучений.
Первая статья нового летописца была посвящена истории поставления епископа Луки; здесь «наскакание» на святительский сан на мзде противопоставлялось свободному выбору владыки князем и людьми. Панегирик Луке и пожар Владимира 18 апреля 1184 г. дали случай новому летописцу полностью развернуть свое литературное дарование, блеснуть своим риторическим стилем, Положившим резкую грань между статьями 1183 и 1184 гг.
Появление владыки-киевлянина (и возможно, летописца-киевлянина) резко сказалось и на тематике владимирской летописи 1180-х гг. После перерыва в освещении южных событий теперь на страницы летописи заносится с большими подробностями поход на Ерель, завершившийся разгромом Кобяка 31 июля 1184 г.
На следующий год Даниил записывает поход Игоря Святославича. Неопытность летописца сказалась в том, что в рассказе о первом походе он, увлекшись риторическими вставками, выпустил очень важный раздел о двух битвах, и в результате в его тексте получилось так, что семитысячное войско 417 ханов было разбито будто бы только одним авангардом Владимира Глебовича. В описании похода Игоря 1185 г. Даниил тоже по неопытности слил воедино рассказы о двух разных походах этого года — февральском и апрельском. Отсюда совершенно немыслимая фраза «и сщшася у Переяславля Игорь с двемя сынома…» Эта ошибка — лучшее доказательство непричастности какого-либо переяславского летописца в информировании своего владимирского собрата. Так ошибиться — заставить Игоря делать крюк во много сотен верст — мог только человек, весьма далекий и от Переяславля и от истинного маршрута Игоря. Даниил, очевидно, слышал что-то о замысле Святослава встретиться с Ольговичами у Переяславля в феврале 1185 г., но спутал это с реальным сепаратным походом самого Игоря. В рассказе Даниила ощущается враждебный Игорю источник, может быть, близкий к киевской летописи Святослава, но во всех риторических вставках видно стремление автора смягчить осуждение Игоря («не оставить бо господь праведного в руку грешничю»). Важно отметить возрождение живого интереса к делам далекой Южной Руси.
В полном блеске своего афористического стиля Даниил выступил при описании рязанской войны 1185–1186 гг. С этого времени появляется и внимание к свояку великого князя, еще к одному южанину — Ярославу Владимировичу.
Так и вел он несколько лет хронику больших и малых княжеских дел, повествуя о походах, о посольствах, о рождениях и свадьбах, о постройках церквей. В важных случаях он разукрашивал текст цитатами; будничные дела излагал ясным, сочным языком. Церковное и житейское уживалось рядом. Пожар 1184 г. вызвал и вдохновенный набор выдержек из Иова и Исайи, и деловой перечень разнообразного добра, вынесенного из пламени храма на церковный двор.
Интересны социальные мотивы в этом разделе летописи. С самых первых строк высказывается порицание церковной симонии и определяется роль светской власти в назначении епископов: «его же бог позоветь… князь въсхочеть и людье». Епископ Лука прославляется за то, что «ласков же ко всякому — богату и убогу», за то, что пасет свое стадо «нелицемерно… и с расмотреньем». Летописец подчеркивает нестяжательность Луки. В поучении по поводу пожара говорится о человеческой несправедливости и беззаконии, о неправедном суде и клевете. Летописец не является, однако, сторонником христианского смирения и всепрощения. Он несколько раз настойчиво повторяет, что «брань славна лучший есть мира студна!»
Наиболее полно и резко социальные воззрения автора, как мы помним, выявились в поучении по поводу пожара 1192 г. Блестящее и страстное поучение написано в защиту погорельцев, горожан Владимира, оказавшихся без хлеба и крова. Автор не ограничился призывом к благотворительности («и раздроби алчьным хлеб свой и убогыя без храма сущая введи в дом свой»), но стремился приостановить неизбежный в этих условиях процесс закабаления обездоленных горожан боярской верхушкой. Свой голос Даниил обратил, очевидно, к самому князю, так как только он и был в силах «разрушить оковы несправедливости», уничтожить «незаконные записи».
Но, по всей вероятности, владычный летописец переоценил свои публицистические возможности — его голос надолго замолк; летопись перешла в руки бесцветного хрониста, простого регистратора событий, а Даниил «бежа от лица художества своего». Своим выступлением против практики закупничества или холопства по ряду («вписанье неправедно») Даниил навлек на себя гнев князя или владимирского боярства и был изгнан «аки Агарь рабыня от Сарры, госпожи своея».
Жизнь Даниила Заточника в последующие пять лет известна нам по его «Слову». Он лишен княжеского покровительства, каждый может его обидеть; он предельно беден, плохо одет, в его доме протекает крыша… у Даниила остались воспоминания. Воспоминания о пирах с друзьями, о переписке с князем, о беседах с князем Ростиславом о том, что «мужеви лепше смерть, ниже продолжен живот в нищети». Воспоминание о том, как он пытался выразить письменно тяготившие его душу мысли и как ему пришлось отказаться от написанного. Воспользовавшись пребыванием Ярослава Владимировича по соседству с озером Лаче, Даниил отправил ему продуманную и тщательно написанную челобитную, вслед за которой явился,
