Потом мы едем дальше. Машина минует невысокий соснячок. И в соснячке видны серебряные заборчики, кресты, колонки с подкрашенными красными звездами. Могилы…

– Густонаселенная земля, – говорит кто-то из нас.

– Постойте! – вскрикивает Буштаренко. – Мы же проехали.

И машина, свернув на обочину, разворачивается и съезжает у соснячка на проселок. Мы выходим на берег и смотрим на Неву, покрытую чистым торосистым льдом, поблескивающим на солнце. Смотрим на правобережный голый лесок, оглядываемся вокруг себя и, перескакивая через заплывшие траншеи, опускаемся мимо старого командного пункта, превращенного сообразительным хозяином новой деревни, выросшей на воронках, в погреб, по крутому откосу к берегу, который оседлал наш полк тридцать лет назад.

«Через Неву и на Берлин! Вот наша задача!» Кто первым сказал это тогда? Или комиссар дивизии Иван Ерофеич Говгаленко, или командир нашего полка Александр Иванович Шерстнев, или парикмахер-пулеметчик Дима Вайсман, или повар и разведчик Федя Бархатов? Я уже не помню. Я знаю, и наверняка, только одно: этим жила вся наша дивизия, потому что другого пути у нас не было и не могло быть. Потому что так диктовали нашим душам две неразлучные сестры – Обида и Справедливость. А когда они заберутся в душу, от них уже не избавиться, это тоже понимал каждый из нас.

– Мы с утра до вечера пропадали на Неве, – вспоминает Ваня Павлов. – Там, под Новосаратовской колонией, мы сотни раз при полной выкладке перебирались по торосистому льду на правый берег и выскакивали на крутой обрыв. Мы научились не останавливаясь перебегать Неву за девять минут. А она там чуть пошире, нежели у Марьина.

Мы идем по мерзлому берегу, три очень пожилых человека. Идем, подняв воротники, потому что с Ладоги дует в лицо настоящий зимний ветер. Мы идем, и каждый вспоминает про себя то утро. Стальную окалину зимней зари над редкими, посеченными деревьями. И тишину. Сосредоточенную тишину перед боем.

Через Неву и на Берлин!

Казалось, от первого выстрела осел снег, а на противоположном берегу взметнулся бурый столб земли. И следом за ним, нарастая с каждой минутой, входил в силу артиллерийский шквал. Постепенно деловито включались в работу все калибры артиллерии. И когда после двухчасовой подготовки вал грохочущего огня стал откатываться в глубину левобережья, вот тогда на разрытый, обожженный берег, на разнесенный в щепки лес и двинулась наша пехота. Она пошла, разгоряченная и оглохшая от грохота, по сколькому льду, И в первых цепях, как всегда, – саперы. Срывающимся голосом, стараясь перекричать грохот, капитан Салтан, бежавший впереди, орал во всю глотку:

– Вперед! Там, на немецкой проволоке, каждому орден висит! Может быть, он кричал немного иначе, но ему хотелось кричать именно об этом. Может быть, его и не слышали, но каждый знал, куда и зачем ведет и зовет его комбат.

Через Неву и на Берлин!

В каких-нибудь метрах десяти-пятнадцати от берега пуля пробила ему щеку и вылетела в раскрытый рот. Кровь хлынула на воротник и на белый полушубок. Трудно стало дышать. Ачерез нос тоже нельзя – насморк. И все-таки он выскочил, вскарабкался вместе со всеми на левый берег. А здесь он круче правого. (Как только мы тогда забирались сюда, уму непостижимо.) Он увидел, что бойцы пошли вперед через поле и перелесок. И все дальше и дальше уходил грохот боя.

Прошло полчаса (этого уже не видел капитан Салтан), и по его следу другие командиры вели своих бойцов на тот берег. Не видел он и того, как младший лейтенант Гнатенко по торосистому льду помогал расчету тащить пушку, как шофер Козак вел на ту сторону грузовик, прокладывая первую трассу, как саперы под командой Анатолия Репина расчищали подъезд, как разведчики Федор Бархатов и Борис Яковлев уже пробовали немецкие автоматы…

Дима Науменко уже шел навстречу наступающим, сопровождая первую группу пленных через Неву в тыл, а батальон Салтана овладел продовольственными складами немецкой дивизии, и батарейцы, захватив немецкую конюшню, впрягли коней в постромки орудийных лафетов, и батарея старшего лейтенанта Козлова выскочила на крутой взгорок, развернулась и открыла огонь. А Харис Усманов, связной командира батареи Козлова, ругал себя по-русски за то, что не заметил, как выглянувший из блиндажа гитлеровец дал очередь и ранил командира. Но Харис догнал фашиста…

Шел бой. И, видимо, от горячего дыхания боя день потеплел. Солнце скрылось в дыму и тумане, и пошел легкий снег. И командир полка Александр Иванович Шерстнев переправился с командным пунктом на левый берег, в вслед за ним наш любимый батько Николай Павлович Симоняк, генерал-наступление, как потом его назовут сами немцы, тоже перебрался на левобережье. Его помощник Савелий Михайлович Путилов уже ходил по цепям наступающих, оценивая обстановку и подбадривая бойцов.

Через Неву и на Берлин!

Прошли сутки, и я вместе с капитаном Салтаном, возвращавшимся из санчасти, шел на левый берег, а рядом с нами по бревенчатому настилу переправлялись танки.

Мы шли, оглядываясь на своих друзей-однополчан, уже вмерзших в шершавый лед Невы.

Они лежали, прижавшись к темному льду, как будто приготовившись к прыжку.

Их подберут только завтра и похоронят в братской могиле около медсанбата на отбитом левом берегу, там, где сейчас растет невысокий соснячок, откуда начинается деревня Марьино, построенная на воронках и траншеях.

Они никогда не узнают, как наша дивизия вышла к Петровскому навалу и соединилась с моряками и с лыжниками особой бригады Якова Потехина, лихого командира, бывшего журналиста.

Они никогда не узнают о том, как в сумерках январского дня наши бойцы встретятся с волховчанами, как потом разлетится вдребезги кольцо блокады и над Ленинградом, чудовищный в своей радости, вспыхнет павлиний хвост первого салюта. Они не увидят его. Но они, умирая на невском льду, знали, что мы дойдем до Берлина. Через Неву и на Берлин! Знали, как знал это Дмитрий Молодцов, прикрывший собой амбразуру, выполнивший в трудную минуту жизнью своей закон солдатского братства: «сам погибай, а товарища выручай». Он лежит вместе со всеми, и молодые сосны осыпают над ним желтые иглы в сухой желтый песок.

Я нагибаюсь и беру горсть песку, и он, струясь, бежит из моего кулака тонкой струйкой.

Так и эти тридцать лет протекли вроде бы незаметно, как песок из кулака. И рано или поздно там, в кулаке, не останется ни одной песчинки. Мы думаем об этом все трое и, понимая друг друга в том, о чем мы думаем, – молчим. Потому что знаем, что великое испытание, доставшееся на долю нашего поколения, было не напрасным и у могильной плиты героя Дмитрия Молодцова, нашего однополчанина,