Беспрепятственно преодолев реку, Александр направился к бурному Тигру, храня спокойствие, как если бы шёл по завоёванным землям. И соответственно теперь взирали на его поступь сатрапы Месопотамии и Вавилонии, и если не выходили навстречу с дарами, готовые присягнуть и объявить божественного фараона Египта царём Азии, то мыслили о сём и те дары держали под рукой. Иные же и вовсе тайно слали своих доверенных, намереваясь заранее вступить в сговор, чтобы не утратить власти. Царь снизойти к послам не мог и вёл переговоры через Птоломея и своих подручных, однако с выступлением медлил, поскольку всё более убеждался в слабости и нерешительности Дария. Имея под рукою столько войска, он должен был не ждать македонцев в открытом поле – сам напасть, покуда войско Александра, оказавшись в благодатной Месопотамии, нежилось на тёплом осеннем солнце и вкушало созревшие плоды диких садов. Царь поселился в шатре своего соперника Мазея и, возлежа на его коврах, чувствовал, а воображение это подтверждало: постой он в междуречье ещё неделю-две, и собранная воедино неисчислимая мощь Востока сама разрушится, ибо сведённые на бранное поле три части света варваров – не рать, а разноплемённый сброд, вчерашние враги, соединённые в непрочный союз. И дабы сохранить полки для предстоящих битв с Великой Скуфью, был соблазн повременить, дождаться часа, когда супротивник погрязнет в междоусобных распрях, и, дошлые в воинском искусстве, старые воеводы удерживали ярую прыть Александра. Подобные же мысли навеивали и перебежчики, с каждым днём являясь с повинной, а философ из Афин уже взывал встать в междуречье и строить столицу империи!

Под Ольбией Понтийской Александр испытал коварную силу Великой Скуфи и с неким тайным содроганием ожидал не скорой стычки с Дарием, которого уже разбивал под Иссой, а новой встречи со скуфскими народами даков, саков, массагетов, иначе называемых сарами, и прочих племён, поскольку, достигнув междуречья Окса и Яксарта, мыслил повернуть в полунощь, к Синему морю. Лазутчики же доносили, что под Гавгамелами уже стоят конницы саков и саров, доселе невиданные: у них люди и кони покрыты железной чешуёй, как рыбы, и оттого считаются неуязвимыми ни для стрел, ни для мечей и дротиков. Разве что сариссой можно пробить их брони!

О, если бы Зопириону с войском удалось спастись от аспидной чумы и выдвинуться к нему навстречу! Но за все прошедшие годы от воеводы вестей не приходило ни в Македонию, ни самому Александру – Зопир, должно быть, сгинул от хвори…

Пока царь размышлял и сам вкушал богатые плоды Месопотамии, тайный гонец явился от Мазея, претендующего на руку Барсины. Царь сам пожелал с ним говорить и встретился с глазу на глаз в укромном месте, и сразу стало ясно, отчего соперник бежал с Евфрата. Персидский воевода условия свои прислал с греческим гоплитом, дабы отвести от себя всякие подозрения в сговоре с супостатом: наёмники, почуя крах Восточной империи, то и дело под покровом ночи сновали через Тигр, чтобы войти в сношение с македонцами и переметнуться на их сторону. Зная бросовую цену боевого духа и упорства в сражениях, царь запретил встречаться с ними даже доверенным, а брать в плен и обращать в рабов.

– Отдай Мазею то, что взял у него, – сказал посланец. – Жену Дария и младшую дочь оставь себе – верни Барсину. Взамен же воевода возьмёт двенадцать тысяч конных, сто тысяч пеших и уйдёт из Гавгамел, не причинив тебе вреда. А это ослабит Дария так, что он не отважится вступать с тобой в сражение.

В ответ Александр лишь усмехнулся:

– Коль у сего Мазея столько силы под полной его властью, пусть же попробует отнять невесту! Я слышу речь не воина – торговца неудачливого на захудалом рынке.

Должно быть, этот наёмник был близок к воеводе, сопереживал ему и попытался вызвать сострадание.

– Вот уже более года, потеряв Барсину в сражении под Иссой, – проговорил он грустно, – сатрап не может обрести покоя. Он считает, Дарий умышленно оставил свою семью в обозе, пожертвовал тебе. А мог бы выручить, спасти… И мысли у Мазея ныне не о ратном деле, а суть о деве. Ты, царь, ловок и много добудешь себе невест, достойных по положению и красоте. Сатрап же на исходе лет мужеских, а в эту пору страсть ранит больней меча, пронзает глубже стрелы, запущенной из сарского лука. Нет ничего печальнее в сём мире, чем разлука с возлюбленной. Тебе, должно быть, известно это всепожирающее чувство…

Царь мыслил посмеяться и над этим доводом, однако ощутил, как затвердели уста и кровь забилась в жилах, словно в отроческие лета, когда он, томясь от ожидания в беседке сада виллы под Пеллой, вдруг ощутил на своей груди касание волос Пифии.

Или когда стоял у Геллеспонта…

– Мне сии чувства незнакомы, – с внезапной для себя тоской промолвил он. – Я не испытывал подобного. Всё зрю на забрале некий белопенный образ девы… Волосы красной меди, солнечный ветер. Стоит и взирает. А от рук и лица её исходит свет!.. И голос слышу: се жена твоя…

И в тот же миг, словно уличённый в чём-то непотребном, умолк. Но тут же подумал: убить сего посланца своей рукой, дабы не возбуждал воображения, не навевал воспоминаний юных грёз.

Убить или отпустить с наказом? Решил отпустить и дал напутствие:

– Ступай к Мазею… И передай: дочь Дария Барсина – моя невеста. Я поклялся взять её в жены. И заключить с нею брак могу хоть в сей час, коль пожелаю.

Наёмный гоплит посожалел, печалясь о своём господине, и, ведомый македонцами, покинул расположение царского стана. Но оставил в душе Александра некую болезненно зудящую язву, что вызывает камешек, попавший в походный македонский сапог. Помаявшись в шатре, он вышел под звёздное небо и взмахом руки отторг от себя агему, особо прилежно охранявшую его в Месопотамии, вблизи от Гавгамел.

В долине Тигра стояла благодатная осень, пора тёплых, насыщенных сладким ароматом зрелости ночей, когда земля отдаёт запах спелых плодов, когда дерева, огрузшие от них, никнут к земле ветвями и жаждут избавиться от тягла. Полки македонские стояли уже за рекой, расположившись кругом, и тысячи костров, разбросанных по склонам холмов, в точности повторяли созвездия на небесах – так без умысла, ненароком, воины добывали себе Время жизни перед грядущей битвой. А здесь, на царском стане, царила тишь, нарушаемая лишь падающими перезревшими плодами.

Царь пришёл в обоз и, отыскав среди повозок кибитку знатной пленницы, отринул стражу и вошёл по-македонски, как входят к невесте, без предупреждения.