пытливая мысль вдруг затрепетала, и, как в ротонде башни во время набега, мир окружающий схлопнулся, сузился до тонкого луча! И луч этот высветлил последнее желание – познать то, что он никак объяснить не мог и что считал безумием.

– Я знать хочу, – выдавил он. – Даже пред смертным часом… Зачем вы добываете время?

Судья надолго замолчал, верно, не ожидая подобного вопроса в столь роковой для приговорённого миг. А палачи, согнув дерева и изготовившись к исполнению вердикта, терпеливо ждали.

– Ну что же, добро, – наконец молвил вещий старец. – Мы обустраиваем своё земное пространство, согласуя его с небесным. То есть сотворяем Чудо. Ибо считаем, не нивы хлебные, не тучные стада и даже не золотая казна суть, Чу высшее благо. Всё земное прирастает или хиреет от приложения труда, и только Время утекает без нашей воли.

Арис сам бросил берёсты в огонь и посмотрел, как пламя пожирает отображённые на них мысли.

– Я жажду утолил, – признался он. – И мудрости вашей вкусил сполна. Жаль, слишком поздно…

А старец подал знак женщинам, и те отпустили дерева.

– Коль ты насытился одним лишь словом – ступай, – вдруг позволил он. – Ты истинный мыслитель. А казнить истинность нам претят боги. Суть живучести мира в его многообразии…

8. Приданое Барсины

К весне город-храм в дельте Нила был заложен: радиальные улицы сбегались в середину, где уже возвышался первый ярус трёхлучевой звезды, чертогов Музейона мира. Четвёртый луч теперь устремлялся в небо и должен был достичь его к концу похода Александра. Десятки тысяч пленников и рабов добывали и тесали камень, обжигали кирпич и вкладывали его в бесчисленные фундаменты, слагая на земле пока что не стены зданий, а некий замысловатый и загадочный лабиринт. Македонский зодчий Динократ, посвящённый Арисом в тайну варварской архитектуры деревянных крепостей Солнца, одновременно возводил десятки строений, вписывая их в лучистую канву, поэтому город должен был стать единым целым, в точности повторяя созвездия. Рядом с зодчими трудились астрологи, вычерчивая стояние светил, сочетая их с земным и воплощая в камень. Заморские торговцы, учёные мужи и путешественники, чередой устремившиеся в Египет по морю и суше, взирали удивлённо и недоверчиво, ибо подобных очертаний городов не видывали. А иудейские ростовщики, купцы и рохданиты, почуявшие прибыльное место, ринулись толпами, но, вздумавшие укорениться здесь, несказанно страдали от жёсткого диктата Динократа. Он не позволил не то что возводить обычных стихийных рынков, трущоб, времянок по своему замыслу – запрещал вкапывать столбы и колья забивать, дабы не нарушать сакральный ансамбль строений.

Исполняя указ царя, сатрапы и полководцы повезли в Александрию диковины, изъятые из храмов и святилищ. Желая выслужиться перед молодым царём, они опустошали библиотеки, собирали обрядовую утварь, снимали не только изваяния героев и людей именитых, но выламывали из алтарей скульптуры богов, а то и сами алтари, коль находили на них письмо или знаки. Завьюченные караваны тянулись из Малой Азии, Сирии и Палестины, а со всех судов, заходивших в гавань, изымались свитки, книги и манускрипты, имеющие ценность в изучении мореходства, географии, военного искусства и прочих знаний. И скоро купцы, сообразив, какой товар потребен фараону Александру, стали похищать или скупать по всему миру ветхие хронографы, глиняные таблички, пергаменты, берёсты и дощечки – всё на чём рукою человеческой были начертаны какие-либо орнаменты. Презрев обычаи и нравы, они разграбили несколько гробниц в самом Египте и привезли мумии прежних царей, предлагая купить раздельно тела усопших и их золотые саркофаги. Музейон мира вкупе со своим ростом ввысь уже заполнялся редкостями неслыханными, и потому учёные из Греции и Рима не ждали приглашений и потянулись добровольно с нижайшей просьбой допустить к сокровищам.

Сам фараон Александр в окружении приближённых еженедельно пешим обходил всю будущую столицу империи, но более всего задерживался не на улицах и даже не возле своего дворца, растущего одновременно с Музейоном, а в залах чертогов, дабы позреть на новые поступления. Он выслушивал восторженных хранителей, библиотекарей, учёных, сдержанно кивал и никогда не ощущал душевного трепета, ибо, как и малопросвещённый в искусстве Птоломей, считал, что сатрапы и военачальники покуда посылают жалкий сор, безделицы, пригодные разве для упражнения ума и восхищённых чувств людей несведущих, не посвящённых в тайны существования двух миров, которые должны соединиться в этих чертогах. И тогда восстанет четвёртый луч, воплощённый уже не в камне, а в совершенстве мысли, суть в истине.

Пока все три святыни варваров из трёх стран света не займут свои места в трёх лучах чертогов, звезда не воссияет лучом четвёртым. Даже если наперекор ветхой Вавилонской башне небес достанет! Столп Знаний возбудит стихии естества, и лишь тогда прольётся дождь Времени его империи…

Основа войск Александра под водительством Пармениона тем часом уже двигалась к междуречью Тигра и Евфрата. Однако шла по завоёванным землям осторожно, как движется к добыче голодный, но уверенный в себе лев, дабы не спугнуть её расправой с нечаянно возникшей на пути, но малопригодной пищей. Освобождённые от владычества Дария, провинции успели смириться с участью и ушли было под власть не Эллады, а Македонии – так они считали, и это было незазорно. Однако надругание сатрапов над храмами и месточтимыми святынями пробуждало дух непокорства: во многих областях народ восставал, разбойничьи ватаги бродили по горам и долам, а большей частью уходили в глубь Востока, под сильную ещё руку властелина, который, пользуясь передышкой, собирал полки и ждал, когда молодой царь натешится регалиями фараона. Мало того, Дарий потрафлял бывшим своим наместникам и с некоторыми вовсе вступил в тайную связь, побуждая их крушить убранства храмов и расхищать библиотеки, дабы вызвать гнев и неприятие в покорённых супостатом землях. Он мыслил, что македонский воевода, отвлекшись на усмирение бунтов, замедлит своё движение или вовсе растечётся по просторам Малой Азии, рассредоточит силы, и вот тогда настанет час владыке Востока двинуть из Месопотамии на запад.

Напрасно он так думал, полагаясь на свой восточный нрав, что обращённые в эллинство македонцы по духу своему варвары и мыслят соответственно. Опытный и дошлый Парменион всё предвидел, поскольку давно изведал коварный нрав персов. И так, не вступая в стычки с ватагами восставших, шёл ленивой, самоуглублённой поступью, лишь изредка бросая по сторонам грозные взоры, и тем самым неожиданно усмирил бунтарский дух покорённых. Персы узрели неотвратимость рока, ибо только воинственным племенам, не склонным к отчаянию и страху, дано прочувствовать и оценить достоинство и мощь своего врага. Эх, если бы иные, спесивые, но малодушные народцы обладали таким даром, сколько бы войн не случилось в