Казалось, что Тесла был настолько ошарашен, что на несколько минут застыл, не реагируя на свое окружение. В его голове лихорадочно метались мысли, образы и воспоминания. То ему хотелось возвести хвалу Богу за сей столь желанный дар, то встать и убежать от этого искусителя, ибо чудес на свете не бывает. Но затем здравый смысл возобладал, и он вспомнил: что-то обо всем этом совсем недавно писали пражские газеты. К счастью, у одного из официантов сохранился нужный номер. В одной из заметок говорилось и о победе Эрикссона в конкурентной борьбе с Беллом, и о планах открыть филиал своей компании в Санкт-Петербурге, о поддержке сего прожекта не только со стороны корифеев российской науки, таких как Менделеев, но и лично императором Михаилом ІІ.

Я, видя его состояние, сказал:

–Я понимаю, мой друг, что вам нужно подумать, прежде чем принять столь серьезное решение. Давайте сделаем так: через два дня встретимся в этом же кафе, скажем в двенадцать часов. Если вы сделаете выбор раньше, то вот адрес гостиницы, в которой я остановился. Портье будет предупрежден. А пока я с вашего позволения удаляюсь.

Осталось подозвать официанта, оплатить счет за все выпитое и, не забыв про чаевые, покинуть кафе.

Ровно через сутки Тесла постучал в мой номер, а спустя пять дней отбыл в Россию.

Санкт-Петербург. Больница Всех Скорбящих

Радости. 19 июня 1880 года

ЕИВ Михаил II

Я несся сюда со всей возможной поспешностью. Сработала! Одна из закладок сработала! Однажды Сандро спросил меня:

–Скажи, если тут, с нами, очутился еще кто-то из того времени, что с ним случилось? Это мы с тобой как-то удачно внедрились. Особенно тебе повезло. Я-то как-то подготовлен был. И то чуть не засыпался. А вот если без подготовки? Не такой везучий?

–Думаю, его поначалу умалишенным признают. А так… Нет, душевнобольной. Может быть, решат, что бес вселился.

–Второй вариант хуже. Знаю я, как тут умеют бесов гнать в глубинке наших руд. Ежели человек и не был психбольной, так от такого точно свихнется.– заметил Сандро.

После этого разговора я отправил циркуляр по больницам, если попадутся в их поле зрения психически неустойчивый человек, рассказывающий о другом времени, то о нем доложить в мою канцелярию.

Информация о больном мещанине Семене Пригове пришла в канцелярию еще в мае месяце, вот только Витте не посчитал ее настолько важной, чтобы сообщить немедля, отложив, а потом и запамятовал. Если бы я не напомнил! Вот и получил Сергей Юлиевич первый втык и за дело. Ибо на циркуляре стояло «важно». Пометка сия мною поставлена, предназначалась как раз для канцелярских крыс и имела приоритет в исполнении. И не его ума дело решать, какой факт важен, какой нет!

В больнице Всех Скорбящих Радости меня встретил лично директор ее, Владимир Карлович Пфель, рассыпавшийся в благодарности: его обращение к государю было замечено, а медицинское учреждение получило столь долгожданное финансирование. Этот факт прошел мимо моей памяти. Скорее всего, подписал среди текучки и эту просьбу, тем более что решил на медицину денег не жалеть (только бы знать, где их взять, сейчас поповский кредит проедаем). Узнав, кто меня интересует, Пфель сразу помрачнел:

–Сей мещанин недавно заболел пневмонией. Кончается он, ваше императорское величество. Сегодня-завтра в лучший мир отойдет.

Я не поверил своим ушам. Это было правда. Я убедился в этом, как только зашел в палату. У койки с исхудавшим совершенно человечком, мне абсолютно незнакомым, сидела довольно привлекательная медсестра. В палате стоял запах приближающейся смерти.

–Это Маргарита Елисеевна Анненская, она более всех около этого морячка пребывала.

–Морячка?– переспросил я.

–Он служил на Балтийском флоте, был списан на берег по ранению,– охотно пояснил Пфель.

–Значит, инвалид?– опять зачем-то уточнил.

–Абсолютно верно, ваше императорское величество. Сюда попал после контузии, полученной во время взрыва в Зимнем дворце. Три дня не приходил в сознание. Потом открыл глаза. Начал говорить. Не понимал, где находится. Никого не признавал. Говорил, что он Леонид Макарович и фамилию такую придумал, умора: Головоножко. Ну разве с такой фамилией можно быть? Сразу же прошение написал бы и на другую фамилию перешел бы, а тут такое насочинял! Нет среди дворянских фамилий такой. Мы проверили. Ну а потом бредил, рассказывая о страшных новых временах. Так то же бред! Вот Маргарита Елисеевна кое-что записывала. А потом доктор заинтересовался, из клиники профессора Мережевского. Да вот он, Владимир Михайлович!

К нам подошел довольно молодой еще доктор, с привычной бородкой, густыми черными волосами, которые пробор делил поровну. Мне показались черты лица его чем-то знакомы, но чем?

–Владимир Михайлович, прошу, расскажите нашему гостю об объекте вашего научного интереса,– обратился к подошедшему доктор Пфель.

Тот сразу же узнал меня, потому обратился вполне официально:

–Ваше императорское величество. Врач Бехтерев Владимир Михайлович, специализируюсь в психиатрии и нервных заболеваниях. Пациент Пригов Семен, сын Ивана, заинтересовал меня с чисто профессиональной точки зрения.

И Бехтерев задумался, а я задымил от температуры своих ощущений. Это же знаменитый Бехтерев. Тот самый, который и болезнь Бехтерева описал, и про сухорукого параноика ляпнул, на свою беду[51]. Уж и не знаю… А тот продолжает вещать, будучи на своей волне:

–Меня привлек рассказ о необычном бреде сего пациента. Необычность его в систематизации и непротиворечивости. Ни разу он не переврал факты, в деталях не путался. И детали были весьма странны. Даже страшны. По всей видимости, его собственные фобии приобрели ярко выраженную социальную окраску. Ибо многие вещи представить себе невозможно! Я тщательно фиксировал все, что говорил и писал сей пациент. Благодаря добрейшей Маргарите Елисеевне имею отличный материал для диссертации. Уверен, что произведу настоящий переворот в психиатрии.

Пришлось перебить разошедшееся светило:

–Простите, Владимир Михайлович, а сохранились ваши записи, его какие-то рисунки, схемы, формулы, хоть что-то…

–Да, да. Ваше императорское величество, прошу, мне тут выделили помещение, там оно все есть…

–Извините, ваше императорское величество, может быть, это не важно, но…– внезапно раздалось. Это сестра милосердия проговорила, не смея поднять глаза, смотрела в пол.

–Говорите, милочка,– подбодрил я ее.

–Последние его слова были: «Это все Виктор виноват». Вот…

–Виктор или вектор?– переспросил я на всякий случай.

–Ой, вы правы, ваше императорское величество, точно, вектор, я-то подумала, что ослышалась, и он про какого-то Виктора, вот…– И девушка замолчала, окончательно смутившись.