Осторожно поднявшись и потянувшись, я подошла к оконцу, закрытому золотистыми стёклышками в частом переплёте. Солнце садилось: круглое, красное, пожаром плясало на луковках святилища Золотого Отца.

Дверь скрипнула, я отпрыгнула от окна и запоздало поняла: меня нарядили в красивое платье, но ничего, чем я могла бы защититься, у меня не было. Единственное, чем я могла бы постоять за себя в опасности, это ослабевшие после ворожбы руки.

Князь вошёл в опочивальню, и моё сердце опасливо сжалось, но я немного успокоилась, когда увидела, что он ступает осторожно, словно входит в клетку к пугливому зверю. Я сжала ладонью кружку с недопитым настоем – хотя бы смогу ударить в голову, если придётся.

Князь молча сел в кресло. Я могла ошибаться, но мне казалось, что вид у него был виноватый.

– Пришёл посмотреть, жива я или нет? – шикнула я.

Князь медленно качнул рыжей головой.

– Пришёл извиниться.

– Что ж, я жду.

– Я виноват перед тобой, Ивель. Прости, что был зол. Не представляю, что было бы, если не ты.

Глубокий голос князя дрогнул, это я точно могла сказать. И моё глупое бабье сердце тоже если не оттаяло, то стукнуло лишний раз. Я поставила кружку на место, но ближе подходить не стала.

– Что там твой сокол?

– Очнулся, узнал меня. – Князь улыбнулся, так тепло и устало, что я, наконец, начала понимать, насколько ему важен был зеленокожий сокол. Огарёк. – Пусть не жёлтые глаза, а видит ими. Это главное. Благодарю тебя, Ивель.

– Тогда отблагодари свободой.

Князь хмыкнул и повёл рукой.

– Ты в моей опочивальне. Здесь пленникам не место, только гостям.

Меня кинуло в жар, на миг во рту снова стало солоно. Вот как, значит. Отчего-то мне подумалось, что княжеская опочивальня – всё равно что темница. Владения этого жестокого, яростного человека. Здесь я могла забыть о безопасности – и ох, как же мне не хватало доброго тонкого ножа! Одно грело душу: пусть даже он задушит меня, а всё же сам ненадолго переживёт.

Увидев моё смятение, он смягчился.

– Что ты, Ивель. Не думай, что я запер тебя здесь. Просто решил, что предоставить тебе собственные покои будет первым шагом к примирению. Я велел отнести тебя к себе и оставил надолго одну – разве не показал, что каюсь и доверяю тебе? Не дичись. И не думай обо мне дурного.

– Не стану.

«Потому что уже передумала о тебе всё дурное, что только может прийти в голову. И сделала всё, что могла».

Князь снова улыбнулся – кривоватой, пусть и искренней улыбкой. И тут я поняла: он пьян.

– Вот и славно. Славная Ивель.

Мои ноги ещё были слабы, и я присела на кровать. Мы с князем замерли в неловком молчании, глядя друг на друга: я – с опаской, он – с интересом.

Дверь снова отворилась, нам принесли перепелов, пирогов и вина. Это было очень кстати, потому что я чувствовала, что после ворожбы мне просто необходимо хорошо поесть и выпить чего-то крепче липового отвара. Как и положено, князь первым откусил и отпил, демонстрируя, что угощение не отравлено. Я пересела на другой край кровати, с которого было удобнее дотянуться до стола.

– Мы говорили об этом… Но скажи ещё раз, насколько твоя семья дорога Сезарусу? – спросил князь.

Я неопределённо пожала плечами и отломила перепелиную ножку, украдкой глядя, как ест князь: без приборов, отщипывает куски мяса и прямо пальцами кладёт в рот. Мне тоже было не привыкать к простым бесцеремонным трапезам, а всё же до последнего думала, что в тереме нужно следовать хоть каким-то приличиям.

– Сама не знаю. Он ценил Лагре, это правда. А обо мне, вероятно, и не знал. – Я горько хмыкнула. – Дочь-падальщица – не то, чем можно гордиться.

– Я бы гордился, – ответил князь.

– У тебя нет детей?

Отчего-то я захотела, чтобы у каждого моего ответа была соответствующая цена. Всё равно князю скоро придёт конец, а так хоть узнаю о нём что-то любопытное.

– Нет. Ни жены, ни детей. Ты и сама, верно, слышала. Оттого и не любят меня соседи – князь, да не князь. Не понимают и злятся. Но я на них не злюсь в ответ. Люди глупые, а на глупых нельзя держать зла.

– Так отчего не женишься? Разом часть бед отвадишь.

Князь снова улыбнулся, на этот раз – грустно.

– Не нашлась ещё та девка, что мой терем к рукам сможет прибрать.

– Может, тебе нужна та, которая не приберёт к рукам, а вдохнёт свет и тепло? Вон мхом стенки поросли – сюда бы чернавок согнать, а к ним – добрую хозяйку.

Князь хохотнул. Я тоже издала смешок, отпив ягодного вина. Мне подумалось, что этот странный разговор может даже стать приятным.

За окном смеркалось, и князь сам зажёг свечи. Он двигался быстро и бесшумно, как тень, и я невольно засмотрелась на него, на этого странного красивого иноземца. Опочивальня наполнилась мягким рыжим светом, и сразу возникло ощущение защищённости. Я по-прежнему была настороже, но вино чуть притупило чувство опасности, и мне это не нравилось.

– Как ты видишь, я сам вдыхаю в свой терем свет и тепло.

Он повернулся ко мне, и в моей груди что-то сжалось, словно подействовала неведомая ворожба. Вблизи князь, как ни странно это признавать, меньше походил на простого человека. Было в нём что-то, не поддающееся разгадке.

– Ивель?

Наверное, я слишком долго молчала и просто разглядывала его. Оклик князя вернул меня к действительности, и я поспешила отвести взгляд.

– Если ты хочешь отдохнуть, я снова погашу все свечи и оставлю тебя.

Ещё до того, как я поняла, чего на самом деле хочу, я мотнула головой.

– Нет, не нужно. Останься.

Глупо, как же глупо! Это его терем, его опочивальня, и не в моей власти позволять ему остаться. Князь тоже это понял и усмехнулся уголком рта, но не злорадно и без издёвки.

– А я ведь останусь, – сказал он тихо и весомо.

Мне было бы проще себя оправдать, если б я знала, что что-то подмешали в вино. Но вино было самым обычным, пусть и невероятно ароматным, и то, что я сделала после, совершенно никак нельзя было извинить.

Князю конец – если не пришёл, то очень скоро придёт. Я понимала это так же ясно, как и то, что передо мной стоял красивый, сильный молодой мужчина, искренне желающий извиниться. Быть может, он замышлял против меня что-то дурное и страшное, но в тот момент смотрел на меня с лаской и жаром. Я давно не получала таких взглядов от мужчин: после того, как не стало моего Аркела, я предпочитала отворачиваться, заранее зная, с какими мерзкими улыбками на меня смотрит мужичьё. Но князь был вовсе не таким. И на какое-то время я даже пожалела, что отправила того мальчишку с письмом.

Я сама потянулась к нему: подошла ближе, осторожно тронула щёку, покрытую рыжей щетиной. Только сейчас я, наконец, разглядела, какими были его глаза: серыми, без болотного или голубоватого оттенка, без коричневых крапинок вокруг зрачков – глухо-серыми, как камень или плотная завеса дождя.