Шрифт:
Закладка:
Злые мысли поселились в сердце логофета. Чтоб хозяйка его не маячила у воеводы перед глазами, он отправил ее подальше от греха в имение Бучулешты. И приказал находиться там, пока сам не приедет за нею.
* * *
Свадьба княжны Руксанды откладывалась уже второй год. То Порта возражала, то воевода отодвигал ее, ссылаясь на то, что, якобы, не достроены еще господарские хоромы в Яссах. Терпел-терпел Хмельницкий эту волокиту, пока однажды не сказал сыну своему:
— Ежели и дальше так будет, останешься ты, Тимоша, старым холостяком. Даю тебе десять тысяч казаков на выбор и ступай добывай себе невесту. Свадьбу справим в Чигирине, коль воевода не торопится. Пошли гонца чтоб предупредить, не то как бы он насмерть не перепугался, сколько сватов понаехало.
Господарь действительно сильно испугался, узнав, что будущий зять едет к нему с целой армией. Он позвал Котнарского и велел срочно написать Тимушу письмо.
«Прошу честного зятя нашего, дабы он излишне не торопился. Уповаю на то, что до лета мне удастся завершить возведение новых домов. В августе месяце, когда все, что земля родит, созреет, мы и сыграем свадьбу. Ждем, чтоб пожаловали гетман Богдан с гетманшей Анной и с близкими друзьями на честной пир!» Вот так и отпиши и немедля отправь письмо с нашим племянником.
Котнарский поклонился и вышел. Вечером же он встретился с посланцем пана Мартина Калиновского, которой все еще не терял надежду взять в жены прекрасную княжну Руксанду, и рассказал ему все, о чем узнал от воеводы.
— Наш господарь, — говорил он сидящему напротив монаху, — похож на лягушку, которую змея заворожила своими дьявольскими глазами: со страху квакает, но заместо того, чтобы спасаться, идет прямо в ее пасть. Отправил гетман Хмельницкий Тимуша с отборным войском в Молдавию. Ежели не по доброй воле, то силком женится он на нашей княжне Руксанде. Так и скажи ясновельможному пану Мартину!
— Пропадет холоп! — поднял монах глаза, в которых пылал огонь ненависти. — Позаботься, чтоб дали мне резвых коней и стражу до самой границы. Грамоту Тимоше пошлешь через два дня, а я отправлюсь тотчас. Время не терпит, пан Котнарский.
Монах поднялся из-за стола и перекрестился.
— Да пребудет с нами святая сила! Слава Иисусу Христу!
— Аминь! — ответил Котнарский и позвал слугу.
— Оседлать каурого! Трое оружных с пищалями пускай сопровождают его преосвященство до Днестра.
Глухой ночью четверо всадников покинули стольный град, направляясь в Сороки. А через два дня отправился и гонец с посланием воеводе Тимушу. Но добравшись до того места, где должен был расположиться гетманский сын со своим войском, он увидал, что на широкой равнине идет кровавое сражение.
— Государь, — рассказывал воеводе Лупу насмерть перепуганный гонец несколько дней спустя. — Это была настоящая бойня! Из двенадцати тысяч польских всадников мало кто спасся от казацкой сабли. Пешие воины, окруженные татарами и казаками, пали все до единого. А староста из Потоки, пан Мартин Калиновской с сыном были схвачены казаками Хмеля и связаны спиной к спине. Говорят, будто Калиновский сказал Хмельницкому: «Пощади сына моего и получишь столько золота, сколько весит он сам вместе с доспехами». Но гетман, мол, ответил: «Вы, ляхи, деньги цените, а мы — честь! Всем погибель! Пускай врагов наших станет меньше!» И так сгинули и молодой, и старый и многие другие, и кровь текла рекой...
— Проклятье! — взревел разъяренный воевода и ударил гонца. Гонец вскочил на ноги и пулей вылетел из горницы, довольный, что легко отделался.
Присутствовавший при сем Котнарский посинел от злости. Провалился его план. Теперь уж было поздно что-либо предпринимать.
Воевода сидел в креслах мрачный и задумчивый. Один из женихов Руксанды, на которого он делал ставку, мертв. Польское войско потерпело невиданное поражение. Кто теперь может поддержать его? А Тимуш, по-видимому, непреклонен в своем решении.
— Проследи, спафарий, чтобы капитан Михай с войском и знаменами отправлены были в Сороки и встретили гетманского сына. Пусть скажет, что летом сыграем свадьбу, и преподнесет ему сей кафтан, — скинул со своего плеча воевода расшитый золотом кафтан. — И чтоб гонцы не смели задерживаться в усадьбах! Пускай день и ночь скачут, чтобы вовремя прибыть в Сороки.
Великий спафарий вышел и в дверях столкнулся с постельничим Хадымбу.
— В каком настроении воевода? — спросил постельничий.
— Свирепый — хуже некуда.
— Вот как! — покрутил ус Хадымбу. — Я прибыл из Тигеча и должен сообщить ему, что поймал разбойников.
— Великую радость сообщишь ему! — ухмыльнулся спафарий и вышел.
Хадымбу понял, что не очень-то ко времени прибыл, но куда было деваться?
Воевода вскорости принял его. Слушал, глядя в окно, все, что говорил ему Хадымбу, и только после долгого молчания спросил:
— Атамана разбойников привел?
— Привел, твоя милость. В кандалах.
— Доставить к нам немедля!
— Как прикажешь!
Воевода в волнении ходил из угла в угол. Рушатся его замыслы: и турки косо на него смотрят, и ляхи злятся, что собирается породниться с их смертельным врагом гетманом Хмельницким. А о воеводе Матее и о Ракоци говорить не приходится. Они, как волки, готовы схватить его за горло, только подходящего случая дожидаются.
— Прибыл капитан Дану с разбойником! — вернул его к действительности вэтав.
— Пусть входит!
Воевода уселся в кресло и долгим взглядом смотрел на стоящего перед ним высокого, широкоплечего мужчину с посеребренной головой и бородой. Руки и ноги его были окровавлены, а лоб перевязан грязной тряпкой.
— Ты это, Пэтракий? — сердито спросил воевода.
— Я, твоя милость!
— Разве ты не обещал мне перестать разбойничать? Таково твое слово?
— И твоя милость обещал не притеснять народ. Разве ты свое слово сдержал? Голод и нищета, куда ни глянь, слуги твоей милости последнюю рубашку с людей снимают, бьют их у столбов, забирают баб и детей в неволю. Чем вы лучше татар? Избавились, несчастные, от свирепости орды и оказались во
