не могла ходить, не говоря уже о работе, около недели».

Скотти сжал руки при мысли о том, как взрослый мужчина так жестоко избивает юную Бет, но держал рот на замке.

«Но во второй раз, когда я пришла домой без монет, он просто сказал: «Ты пожалеешь». Вот увидишь». Снова подняв голову, она грустно сказала: «Но я не увидела, потому что ничего не происходило, пока в третий раз я упрямо не спрятала деньги и не пришла домой ни с чем. В тот день он сказал: «Вот сейчас увидишь», а потом схватил меня за руку и вытащил из дома. Он протащил меня квартал за кварталом, в худшую часть города. Та часть, где Мать всегда говорила, что хорошие девочки туда не ходят. Дом, в который он меня привел, был довольно хорош по сравнению с большинством других, и я понятия не имела, что меня ждет, пока все не закончилось, и он не продал меня владельцу публичного дома».

Теперь настала очередь Скотти опустить голову, и ему пришлось потрудиться, чтобы сдержать нарастающее в его ноющей груди чувство жалости за десятилетнюю невинную девочку, которой она была.

«Кажется, я была не такой умной, — сухо призналась она. «Видишь ли, когда он не избил меня во второй раз, я подумала, что он сдался. Что все, что нужно было сделать Матери, это отказать ему один раз, вынести одно ужасное избиение, и он перестанет пытаться. Но правда в том, что он не бил меня во второй раз, потому что уже решил, что собирается делать, и знал, что владелец публичного дома не заплатит много за меня, всю в черных, синих и фиолетовых синяках».

Скотти поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как она быстро вытерла единственную слезинку со щеки, а затем откашлялась и продолжила: — Как бы то ни было, синяки от первого избиения еще не полностью исчезли, поэтому ему не заплатили столько, сколько он надеялся, но это все равно было копейки. Хотя больше монет, чем я когда-либо могла себе представить.

Повернув голову, она посмотрела на него и сухо сказала: — Молодых девушек до двенадцати лет, даже таких простолюдинок, как я, ценили за нашу девственность. Лорды и благородные сэры заплатили бы высокую цену за молодую, неискушенную девушку. Так что владельцы борделей покупали нас у жадных родителей или других родственников, чтобы продать с аукциона тому, кто больше заплатит».

Вернув взгляд в потолок, она пожала плечами. — Однако, как я уже сказала, моему отцу заплатили не очень много. У меня все еще было несколько исчезающих синяков, а это означало, что им придется ждать, пока они заживут, кормя и одевая меня все это время, прежде чем они смогут продать меня с аукциона. Папе это не понравилось, но он ничего не мог поделать.

«Итак, на неделю меня заперли в комнате, кормили, мыли и заботились до дня аукциона. Это было страшно», — призналась она. «Первая часть была не так уж и плоха. Меня вымыли и надушили, мои волосы вымыли, высушили и расчесали до блеска, но затем меня одели в белое платье и выставили напоказ перед комнатой, полной, как мне казалось, страшных стариков. То, как они смотрели на меня».

Бет вздрогнула, и Скотти пришлось сглотнуть подступившую к горлу желчь.

— Но потом мне сказали раздеться, — объявила она тихим голосом. «Конечно, я отказалась и сопротивлялась, когда они попытались насильно снять платье. В конце концов, его пришлось сорвать с моего тела, и мне пришлось дрожать и плакать перед этими голодными глазами мужчин, которые торгуются за меня. После этого меня вывели две женщины владельцы публичного дома, насильно напоили отвратительным на вкус напитком и уложили в кровать.

«Все это время женщины говорили мне, как мне повезло, что мужчина, купивший меня, был добрым и не хотел борьбы или того, чтобы я кричала, поэтому накачали меня наркотиками. Они сказали: «Многие из этих благородных джентльменов любят сопротивление и даже хотят сделать девушке больно». Они дали мне что-то, но я чувствовала себя так странно и мало контролировала себя. Я пыталась встать с постели, когда женщины вышли из комнаты. Окно спальни, в которой меня держали до этого, было заколочено, чтобы я не могла сбежать, но это было открыто, и я подумала, что если бы я могла просто добраться до него и вылезти….».

Бет покачала головой. «Но я, кажется, не могла владеть своими руками и ногами настолько, чтобы даже встать с кровати, не говоря уже о том, чтобы открыть окно, а затем «добрый джентльмен» был сопровожден внутрь, и мне было некуда сбежать».

Она опустила голову, чтобы посмотреть на свои руки, как будто в тот момент они были единственной вещью в мире, и Скотти захотелось притянуть ее к себе на колени и держать, пока вся ее боль не уйдет. Часть его хотела сказать ей, чтобы она замолчала, больше ничего ему не говорила, но он этого не сделал и просто ждал.

«Возможно, он был добрым человеком, но никто не любит, когда над ним смеются», — наконец сказала Бет. «И я не знаю, было ли это от того, что они мне дали, или, может быть, истерика, но когда он разделся и выпрямился, я подумала, что это самое смешное, что я когда-либо видела».

Поморщившись, Бет мельком взглянула вверх и призналась: «Я никогда раньше не видела голого мужчину. Единственное что я видела, был отец в ночной рубашке, но и она скрывала все, кроме волосатых ног. Но это». Бет покачала головой и снова опустила взгляд.

«Он был похож на петуха, обвисший подбородок, узкие плечи, сгорбленные большой толстый живот над короткими худыми ногами, и я почему-то начала смеяться. И я уже не могла остановиться, что его взбесило. Я полагаю, он не был особенно добрым или нежным из-за этого, но, по крайней мере, он был быстр и оставил меня плакать, перед тем как я провалилась в забытье».

Скотти наблюдал, как она глубоко вздохнула, и она казалась сильнее, когда сказала: «Конечно, как только меня купили и изнасиловали, моя ценность значительно упала. На самом деле, я больше не была полезна борделю». Взглянув на него, она объяснила: «В этом заведении держали только самых красивых женщин».

— Ты прекрасна, — сказал он слишком тихо, чтобы она его не услышала, но она услышала.

«Нет. У меня рыжие волосы, — сказала ему Бет, как будто он не заметил.

— У тебя красивые волосы.

«Англичане не любят рыжие волосы», — возразила она.

— Англичане —