на портсигаре. Но для Руслана хозяин – божественная собачья ипостась. Из его рук готова собака принять пищу и смерть. Потому что их связала – Служба. Перемена жизни дается хозяину нелегко, хотя служба и обеспечила ему высокую «полярную» пенсию. Работать он не собирается, да и нет у него, видимо, никакой гражданской специальности. Подобно Руслану, он тоже не вполне в состоянии осмыслить происшедшие перемены. Как и овчарка, он тоже надеется, что служба вернется, объясняя бывшему лагернику: «А я б те по-другому советовал считать. Что ты – временно освобожденный. Понял? Временно тебе свободу доверили» (1/265). К тому же и архив лагерный, как знает вертухай, «вечного хранения». В этой новой и странной для себя ситуации хозяин чувствует некоторую дезориентацию и дискомфорт. Он даже пытается если не оправдаться, то объясниться: «Я присягу давал или не давал?» и «Но ты же не скажешь, что я живоглот был?» (1/265) «Живоглот» – определение, которое Потертый произносит в адрес Сталина. Но наметанный глаз зека различает в вохровском облике лагерную травмированность: «…палец у тебя – дергается. Руки дергаются – поболе, чем у меня. Весь ты дерганый, брат» (1/263). Вспомним инструктора, говорившего о кровожадном Джульбарсе: «Он не зверюга, он просто травмирован службой» (1/296). Во время своей последней встречи с хозяином Руслан узнает на собственном опыте, что значил лагерный ад: горчица, «смазь». Тогда-то «чудесный» хозяин начинает двоиться и оборачивается «ненастоящим», «мутноглазым» подлецом и предателем.

Потрясенный Руслан прячется в обиде и сразу же начинает мечтать о «настоящем» хозяине, обладателе «божественного голоса» (1/262). Но так как жить без человека пес не может, он пока находит замещение – Потертого. В отличие от анонимного вохровца, прозвище бывшего зэка пишется с большой буквы – личность, индивидуальность. Он тоже несколько двоится в сознании Руслана. Потертый, навсегда пропахший лагерем, не может быть «хозяином». Весь вложенный в собачье сознание миф Службы не позволяет Руслану существовать с бывшим заключенным в нормальных собачье-человеческих отношениях. Хотя еще в лагере собака заметила, что школьные уроки о безобразиях и злом коварстве заключенных как-то не совсем соответствовали действительности. Потертый отчетливо понимает, что Руслан его «караулит». Но и сам, внутренне несвободный от лагеря, он принимает эту тяжелую игру: «…разговорчики безответственные – отставить! Ты, Руслаша, следи, чтоб я лишнего не болтал» (1/282). Человек этот по профессии – ремесленник-краснодеревщик. В его профессиональном мастерстве, близком искусству, – главный стержень его личности, его сохранившееся достоинство. Выпущенный на волю, он прибился к Стюре так же, как к нему потом прибивается Руслан. И у Потертого «сломан хребет», и распрямиться он больше не может. Застряв у Стюры, между двумя полюсами – домом и лагерем – он пытается обрести надежду и силы, чтобы преодолеть страх перед нормальной жизнью. Но слишком глубоко отравил его лагерный ад, слишком силен был этот страшный метамир, навсегда захвативший его в плен. Судьба оказалась в его жизни сильнее любви к семье и дому. Поэтому он не возвращается на материк, а остается у бабы Стюры, бесхитростной и загадочной русской души: «…пустить бы пустила. И пожрать бы дала. И выпить. Спал бы ты в тепле. А сама – к оперу сообщить… Да, таких гнид из нас понаделали – вспомнить любо»[239] (1/341). Недаром тосковал Достоевский о «широте» русского человека.

В повести есть еще один персонаж, эквивалент бабы Стюры, но в собачьей ипостаси, старающийся нормально и неголодно прожить свой недолгий земной век. Умный Трезорка, к счастью для него не годящийся для хозяйской «службы», а потому ею не искалеченный. Дворняжка, знающая, где вильнуть хвостом, отступить или урвать кусок, но оставшаяся честным и добрым псом, пусть и прожившим свой недолгий собачий век с блохами, но в «гниду» не превратившимся. Пример выживания в советской стране.

Заключение

Герой повести верный пес Руслан – рыцарь лагерной системы, canis sovieticus. Повесть написана в намеренно-зауженной «собачьей» перспективе. Пес – существо ограниченное, от природы неспособное к абстракции и осмыслению. И вместе с тем наивно-живое, полное неугасающего жизненного огня. Рассказчик смотрит на действительность глазами Руслана. Стилистические и информационные сдвиги, которые он допускает, переходя на «человеческое» повествование, только подчеркивают условность «собачьего» взгляда на разворачивающиеся события. Эта условность перспективы усиливает эффект основной темы повести: рассказа об убийственной манипуляции и черной подмене смысла. Владимов писал, что собака – «зверь, но заключивший договор с человеком. И там было – любить хозяина, защищать его, даже ценою свой жизни, но не было – “пасти двуногих овец”, это вставлено задним числом, жульнически»[240].

Н.Я. Мандельштам с тоской вспоминала о «нормальной жизни с разводами и разбитыми сердцами»[241]. Но эту нормальную жизнь превратили в лагеря, сломанные судьбы, цепь нескончаемых убийств. В книге «Процесс исключения» Лидия Чуковская писала: «Я хочу, чтобы винтик за винтиком была исследована машина, которая превращала полного жизни, цветущего деятельностью человека в холодный труп…

Что же привело нас к этой небывалой беде? К этой совершенной беззащитности людей перед набросившейся на них машиной?…Тут огромная работа для историка, для философа, для социолога. А прежде всего для писателя»[242].

Для писателя, потому что единственное, что человечество пока оказалось в состоянии противопоставить апокалипсическому чудовищу тоталитаризма, – личное мужество и чистое, открытое Слово. Его и сказал Георгий Владимов, знавший, что «колокол звонит по каждому из нас» (4/152) в ма́стерской, страшной повести о погубленной лагерной овчарке.

У людей, служивших ГУЛАГу и в ГУЛАГе, был выбор – человеку от природы дана способность к мышлению. Но у собаки такого выбора не было. И потому не кощунство помянуть память Руслана, жестокого лагерного сторожа и несчастной человеческой жертвы, словами Бориса Пастернака:

Что ж, мученики догмата,

Вы тоже – жертвы века.

Лейтенант Шмидт

Архивные приложения

Приложение первое

В 1975 году «Свобода» устроила серию передач с чтением книги Александром Виноградовым (Юлианом Паничем)[243]. Вступление подготовил Александр Галич:

Здравствуйте, дорогие друзья. Сегодня вы послушаете повесть Георгия Владимова, которую читает для вас Александр Виноградов.

Я вам говорил, по-моему, то есть говорил безусловно, какое ошеломляющее впечатление оставила у меня эта повесть, когда я прочел ее впервые. Произведение необычайно талантливое, мужественное, горькое. И я невольно вспомнил о другой повести, которую многие из нас читали в конце 1940-х годов. Это повесть тоже о собаке, тоже об овчарке. Написана она чешским писателем Людвиком Ашкенази, который сейчас живет на Западе[244]. Это повесть о собаке, воспитанной в мире добра. И когда гитлеровцы вошли в