кратком тексте Зофия рассказывает, как взяла Рахиль у Сабины и отвезла девочку к своей сестре, где та воспитывалась вместе с маленьким племянником; как после войны Рахиль забрали к дяде в Израиль, и она росла в киббуце. Зофия не объясняет свою связь с Ципорой и не говорит о том, что случилось с молодой женщиной на фотографии. Этот краткий сопроводительный текст оставляет куда больше вопросов, чем дает ответов: как эти две еврейки попали в объектив фотоаппарата и как смогли получить проявленную и отпечатанную фотографию страшным летом 1942 года? И что же все-таки случилось с Ципорой?

Мне удалось подробнее разузнать историю этой фотографии у своей коллеги Джудит Гринберг, живущей в США родственницы Ципоры и Рахили, которая сейчас пишет о них книгу. Оказывается, Ципора покончила с собой, а не погибла в Треблинке. Ее муж служил в еврейской полиции, что может объяснять съемку и изготовление фотографий в это трудное время. Ципора оставила маленькую дочь своим школьным подругам Сабине и Зофии, которые спасли ее и продолжали заботиться о ней всю жизнь. Ципора передала короткий дневник и три фотографии другому еврею, которому удалось выпрыгнуть из поезда и передать их Зофии. На обороте каждой из фотографий, датирующихся тем же днем, что и первая, написаны от руки послания, обращенные к маленькой дочери: «Это твоя мама, которая не могла вырастить тебя, – писала она на обороте одной из них. – Надеюсь, ты никогда не ощутишь того, что меня нет рядом, и не будешь чувствовать себя оставленной мною. Я хочу, чтобы самостоятельная жизнь принесла тебе счастье и ты могла гордиться собой. Вот чего я тебе желаю. Твоя бедная мама».

Когда Джудит Гринберг недавно навестила Зофию Глазерову в Варшаве, она обнаружила много других фотографий Ципоры в альбомах Зофии – школьные снимки, фотографии выездов на природу, дней рождений и вечеринок в саду. Девушек связывала крепкая дружба. Повзрослев, Зофия и другие ее подруги-нееврейки стали вместе заботиться о дочери Ципоры. В среде ассимилированных евреев, в которой жила Ципора, подобная крепкая дружба и преодолевающие этнические границы социальные связи были обычным явлением. Каждая фотография из этих альбомов таит за собой похожую историю, однако короткие подписи к ним в книгах и на выставках не могут передать ощущения напластований потерь и взаимовыручки, которые сделали возможным включение этих фотографий в коллекцию.

В альбоме «И я все еще вижу их лица» хранителями еврейской памяти становятся поляки. Тенцер рассказывает довольно неожиданную историю встречи и взаимодействия. «Я» в названии проекта относится к поляку, а не к еврею, а «их» – к евреям. Как собиратель коллекции Тенцер занимает обе эти позиции. «Все еще» указывает на непрерывность памяти. По словам Тенцер, дарители передают свои фотографии с глубоким участием, стремясь почтить память своих соседей, одноклассников или коллег и увековечить эти взаимоотношения. Как пишет Голда Тенцер,

этот альбом был создан людьми, которые хранили эти фотографии сначала в годы войны, а затем еще на протяжении полувека, ожидая кого-то, кто решит их собрать. Они усыновили их, приняли их в свои семьи. «Я посылаю вам две фотографии евреев, друзей моего отца. Мама прятала их во время оккупации, а после войны она вклеила их фотографии в альбом. Не сомневаюсь, что вы хорошо позаботитесь об этих снимках. Прошу прощения за задержку, но мне нужно было немного поговорить с ними, чтобы расстаться тепло и без скорби»31.

Как у Зофии, в домашних собраниях у большинства передавших свои фотографии наверняка есть и другие снимки, ожидающие подходящего места, куда бы их можно было передать, хотя скоро, в следующих поколениях, связи, позволяющие определить, кто есть кто на этих фотографиях, будут утеряны. Поэтому рядом с теми фото, которые мы видим, мы должны мысленно представлять себе тысячи других, утерянных или уничтоженных.

Благодаря усилиям Тенцер мы смогли познакомиться с историей, не совпадающей с традиционным представлением о поляках как коллаборантах, о погромах, организованных соседями, продолжавшихся и после войны, и о современном антисемитизме32. Этот альбом не отрицает этой истории, но дополняет ее свидетельствами о соседях и друзьях, которые выступали хранителями памяти друг о друге.

Майселас, как и Тенцер, отчетливо видит образы смерти и уничтожения, но не упускает и жизнеутверждающие моменты. Умение сместить воспринятый исторический нарратив – необходимый элемент практики излечения и восстановления. История, которую рассказывает Майселас, – это тоже история встречи и взаимодействия. Доступные архивы по истории курдов находятся и в курдских деревнях, и на Западе. Пример проекта «Курдистан» свидетельствует, что историю колонизированного можно рассказать, опираясь на архивы колонизатора, а родную историю – опираясь на архивы иностранных археологов и исследователей. И рассказывая эту историю, обретающую на новых или старых носителях новые измерения за счет вовлечения современных зрителей, сам рассказывающий становится участником отношений, формирующих прошлое и передающихся в настоящее и будущее. Самые лучшие из новых носителей могут воссоздать часть социальных контекстов, от которых эти изображения оказались оторваны и отвлечены, и заново сориентировать людей в утраченной ими социальной среде, пусть и только виртуально. Интерактивные проекты, вроде сайта Aka Kurdistan, активно провоцируют такое углубление и индивидуализацию.

Как коллективные проекты, рассказывающие истории этнических сообществ, «И я все еще вижу их лица» и «Курдистан» дают нам возможность рассмотреть механизмы аффилиации и передачи, которые превосходят семейные рамки – пусть даже подчеркивая, а иногда ставя под вопрос сохраняющие силу семейные тропы. Кроме того, Тенцер и Майселас включают в работу не только внесемейные, но также межгрупповые и транснациональные механизмы связи и взаимодействия, демонстрируя работу практик постпамяти в крайне многообразных исторических контекстах. Включение историй, отдельных людей и групп в отношения соседства и близости позволяет привести в действие контрвоспоминания, важный аспект двух этих проектов, изначально посвященных исключительно диаспорам. Я уверена, что такой акцент на коннективных историях намечает в сфере изучения памяти переход от исследования отдельных исторических событий, таких, как Холокост, к транснациональным взаимодействиям и пересечениям в глобальном пространстве воспоминания.

«Я узнала бы ее везде»

Архивные практики всегда основываются на документах, предметах и изображениях, которые избежали уничтожения и разрушений, сопровождавших преступные исторические эпохи. Даже собирая их и демонстрируя в альбомах и в частных или общедоступных собраниях, на выставках или на сайтах в интернете, мы не можем закрыть глаза на утраченные призрачные архивы, и эти утраты присутствуют во всем, что нам удается собрать. Как могут наши альбомы и архивы указать в направлении утерянного и забытого, на множество жизней, остающихся безвестными и неосмысленными? Как мы видели на этих страницах, характеризующие постпамять