— Ты… — запнулся я. Голос истончился и замер в шаге от визга. — Ты не прав.

— О, я знаю, о чем молвлю. Прекрасно знаю, — усмехнулся он. — Ты запер меня в клетке, очертил мелом и угрожаешь самоубийством. Ты в тупике. И загнал тебя в него я. Я содрал со старой раны кожу и показал насколько ты жалок. И теперь твой скудный разумишко волнуют мысли о силе. Они чешут, чешут, чешут и чешут его изнутри. Чешут до крови. Я чувствую запах ран. Две оставили черти. Одну моя рабыня. Те, что на груди, дохлый бог зеркал. Те, на лице, думаю, ткачиха кошмаров. Я слышу их песни! Раны поют мне серенады, молят, чтобы разодрал их.

Черт! Меня не только раскусили, но и осадили. Какого черта Скрытые такие умные? Мало того что он разбил меня в пух и прах, он оставил в пламенной речи ловушку. Про две раны, которые нанесли черти. И не прогадал. Мысли то и дело возвращались к ним. Так и тянуло спросить: о каких ранах идет речь?

Как эта женщина договорилась с Амбрагарудой и тем, вторым, кто носит книги? Как вынудила их подчиняться себе?

Ладонь сама прикрыла рот, а взгляд вонзился в пустоту между мной и клеткой. Мне нужна сила, опора, хотя бы рыхлая земля под ногами. Морок не подходил. Видения запросто разбивались вдребезги неверием и сомнениями. Отражения из Зазеркалья держались дольше — в них труднее заметить подвох. Но все же. И то, и то обман. Фальшь, а не настоящая сила.

Как вынудить Скрытого поделиться могуществом? В голову не приходило ничего дельного, поэтому я поставил точку в нашей игре:

— Ты теряешь карму, — полушепотом произнес я, приобнимая себя одной рукой. — За разрешение нужно платить.

— Предлагаю тайны, свои знания, — сказал черт. — Я прожил долгую жизнь. Меньше, чем Матерь, но дольше тебя. И знаю много полезного.

— Меня не подкупить знаниями.

— Они полезны, — вмешалась в разговор мара.

Я повернулся к ней и подскочил. Вместо куклы чревовещателя на велосипеде, рядом со мной стоял парень с черными растрепанными волосами и в синей толстовке. На месте глаз зияли красные дыры, а по щекам спускались кровавые слезы. Он прожигал взглядом клетку.

— Во все времена знания были острейшим клинком и прочнейшим щитом. Моя госпожа, моя любимая госпожа умерла из-за своей недальновидности, — сказала мара и «посмотрела» на меня. — Не совершай ее ошибку.

Мои губы сжались в тонкую линию, зубы заскрипели.

Знания — понятие растяжимое. Считался ли рецепт бутерброда с яйцом знанием? Схрон пятилетних детей — тайной? Вот-вот. И мара склоняла меня к согласию. Ненавязчиво, слегка-слегка. Она не говорила напрямую, лишь подталкивала к «верному» выбору.

Эта женщина всегда говорила, что союзники порой опаснее злейших врагов. Забавно, как я записал мару в союзники, стоило ей подыграть моим угрозам. Ее намерения мне не ведомы. Для мары я — подлый пленитель, а она — жертва. Наш договор обещает ей свободу через год, и, похоже, мара желает прихватить должное — глаза и силу — с моего согласия или без. Поэтому она подгрызает волю и рассудок своими ужасами, поэтому предлагает невыгодную сделку. Мое порабощение для нее вопрос времени. Времени, которого у Скрытых предостаточно.

Мысли натолкнули меня на одну идею. Проверю ее позже.

— Мне нужна сила, — сказал я. — Знания мне ни к чему.

— Мечтай, — фыркнул черт.

— Ладно, — пожал я плечами и развернулся к выходу в коридор.

— Эй! Мы не закончили!

— Ты не хочешь давать мне свою силу, а я не согласен ни на что другое, — обернулся я к обеденному столу. — Не я же теряю карму. Поговорим позже. Думаю, время играет в мою пользу.

— За мной придет Ничтожный! Он убьет всех нас!

— Конечно. Когда ты погрязнешь в долгах, разумно будет избавиться от тебя. Я не могу обещать, но… — задумался я. Собрался с мыслями и сказал: — Будь на моем месте тот, кто может, он бы облепил клетку черными пакетами и закопал бы тебя глубоко под землей. К тому же, он бы очертил могилу белым мелом для уверенности.

— Я-я изголодаюсь по ранам! Стану Первобытным!

— Поэтому тебя бы вывезли из города и закопали в глухом лесу. Там, куда никогда не ступит нога человека. Тебе знакомо. Кажется, Александр назвал это Слепым пятном. Я не обещаю, но желаю счастливых десяти лет в ожидании своего конца. В одиночестве. В темноте. В маленькой клетке.

По пути в спальню я взял пакет с одеждой Дениса и своими покупками. Зашел в комнату, захлопнул дверь, кинул пакет на кровать, прыгнул к подоконнику и громко выдохнул. Мерзость. Угрозы отдавались горечью на кончике языке, а в мыслях, как сломанная пластинка, вертелись мои же слова. Недавно я воротил нос от угроз, мнил себя хорошим человеком, думал, что мы с этой женщиной стоим на разных концах стрелки морального компаса. Как же я ошибался…

Рязановы прокляты. Мы жили в яде с рождения. Росли и наблюдали за ней, учились ее приемам. Удивительно, как Наде удалось сохранить себя. Сохранить доброту и чуткость. Сохранить тепло в сердце. Возможно, это и значило быть любимицей у этой женщины. Только Наде она позволяла цвести под лучами солнца, пока мы барахтались в помоях.

— Ничего, — прошептал я себе. — Я спасу ее любой ценой. Пройду через ад, покроюсь ранами и сгнию изнутри, но спасу. Если для нее мне придется пойти на сделку с совестью, я сделаю это без задних мыслей. Ведь иначе в этом мире не выжить.

Слова не облегчили груз на плечах. Напротив, ржавые цепи потяжелели в разы. Но от признания прояснилось в уме. Я увидел еще один отрезок пути. Ее пути. Грандиозной задумки, дороги, что приведет меня к незавидному концу и Надиному спасению.

Она оставила квартиру Дениса как есть. Не уготовила ловушек в поместье — если не считать запрет на посещение большинства комнат. Но она ненавидела меня сильнее братьев и сестер. Эта женщина относилась с большей теплотой к булыжнику на дороге, нежели к родному сыну. Она знала, что я захочу спасти Надю, знала, что ради сестры пойду на многое. И воспользовалась этим. Надя тонула в болоте, а я медленно вытягивал ее с помощью каната. В этом и заключалась месть этой женщины. Она испортила канат и