– Спасибо, – коротко и просто сказал ему Арчер.

– Не за что благодарить меня, мсье, скорее я… – Мсье Ривьер оборвал фразу, словно и сама речь давалась ему нелегко. – Но единственное, чего я хотел бы, – продолжал он уже более твердым голосом, – это чтоб вы знали еще одну вещь. Вы спросили, состою ли я на службе у графа Оленски. В настоящий момент – да. Я вернулся к нему на службу несколько месяцев назад из необходимости чисто личного свойства, какая нередко вынуждает делать то или это людей, на попечении которых находятся престарелые и больные. Но, решаясь прийти к вам, чтобы рассказать вам все, я считаю, что увольняюсь и сообщу ему это по возвращении, объяснив причины. Это все, мсье.

Мсье Ривьер отступил на шаг и поклонился.

– Спасибо, – повторил Арчер, и они обменялись рукопожатием.

Глава 26

Ежегодно пятнадцатого октября Пятая авеню открывала ставни, раскатывала ковры и вешала тройные оконные шторы.

К первому ноября этот хозяйственный ритуал был проделан, общество озиралось, приглядывалось и оценивало свои ряды. К пятнадцатому числу Сезон был уже в полном разгаре, Опера и театры манили новыми увлекательными премьерами, на званых обедах собирались толпы гостей, назначались даты танцевальных вечеров. И ровно к этому времени миссис Арчер приберегала свою сентенцию о том, как сильно переменился Нью-Йорк.

Наблюдая его с гордой точки зрения неучастия, она имела возможность с помощью мистера Силлертона Джексона и мисс Софи выявить каждую новую трещинку на его поверхности и каждый росток сорняка, появившийся между строго упорядоченных рядов общепризнанных социальных овощей. В юности одним из развлечений Арчера было ожидать, когда мать произнесет эту свою ежегодную сентенцию, когда начнется перечисление малейших признаков упадка и распада, которых не заметил его поверхностный взгляд. Ибо всякая перемена в Нью-Йорке для миссис Арчер была переменой к худшему, и этот взгляд всецело разделяла с ней и мисс Софи Джексон, не уступая ей первенства и по части сетований и сожалений.

Мистер Силлертон Джексон, как то и подобает человеку светскому, высказать собственное суждение не спешил, а слушал, беспристрастно и чуть иронически, сетования обеих дам. Но даже и он не отрицал, что Нью-Йорк переменился, а Ньюленд Арчер зимой на втором году после женитьбы вынужден был признать, что если Нью-Йорк пока еще и не переменился, то явно меняется.

Тема эта, как обычно, было поднята и обсуждалась на обеде миссис Арчер в День благодарения. К этой дате, когда миссис Арчер официально присоединялась к хору возносящих благодарность за плоды очередного года, она привычно приурочивала печальный, но без ожесточения обзор окружающего ее мира и недоумевала, за что, собственно, можно тут благодарить. Во всяком случае не за нынешнее состояние общества; общество, если еще позволительно считать его существующим, представляет собой картину, достойную библейских проклятий, когда каждый понимает, что имел в виду преподобный доктор Эшмор, выбрав текст из пророка Иеремии (глава 2, стих 25) для своей проповеди в День благодарения. Доктор Эшмор, новый настоятель церкви Святого Матфея, был выбран как наиболее «передовой»: его проповеди считались смелыми по мысли и новаторскими по языку. Когда он метал громы и молнии против модного общества, он всегда говорил о «наклонности», и миссис Арчер казалось и жутким, и увлекательным чувствовать себя частью сообщества, имеющего «наклонность».

– Без сомнения, доктор Эшмор прав: наклонность имеется, и заметная, – сказала она, – словно речь шла о чем-то физически видимом и измеримом, как трещина на потолке.

– Странно, однако, говорить об этом в проповеди на Благодарение, – высказала мнение мисс Джексон, на что хозяйка дома сухо возразила:

– О, он хотел побудить нас к благодарности за то, что осталось.

Арчер привык лишь улыбкой встречать эти ежегодные пророческие предсказания матери, но в этом году, слушая перечисление перемен, даже он вынужден был признать, что «наклонность» действительно имеется.

– Экстравагантность в одежде, – подала голос мисс Джексон. – Силлертон повез меня на премьеру в Опере, так только на одной Джейн Мерри было платье, в котором я ее видела в прошлом году, но даже и у нее спереди платье было переделано. И мне известно, что куплено оно у Уорта всего два года назад. Моя швея ходит к ней переделывать ее парижские туалеты, прежде чем ей их надеть.

– Ах, Джейн Мерри – это одна из нас, – произнесла миссис Арчер, вздыхая так, будто вызывает одно лишь сожаление век, когда модницы начали кичиться парижскими туалетами, напяливая на себя платья только-только из таможни, вместо того, чтоб дать им хорошенько вылежаться в запертых сундуках, как это делали ровесницы миссис Арчер.

– Да, такие, как она, теперь наперечет, – сказала мисс Джексон. – В годы моей молодости следовать новейшей моде почиталось вульгарным, и Эми Силлертон всегда говорила, что в Бостоне существовало правило: перед тем как надевать парижские платья, в течение двух лет их выдерживать. Старая миссис Бакстер Пеннилоу, которая все делала красиво и с размахом, обычно заказывала себе каждый год двенадцать платьев из Парижа – два бархатных, два атласных, два шелковых, а остальные шесть – поплиновые и из тончайшего кашемира. Такому порядку она следовала неукоснительно, и так как скончалась она после двух лет болезни, после ее смерти было найдено сорок восемь платьев от Уорта, так и не вынутых из упаковочной бумаги, и когда у девочек кончился траур, им было в чем блистать на симфонических концертах, выбрав любое, невзирая на моду.

– Ах, ну Бостон более консервативен, нежели Нью-Йорк, но я считаю, что леди все же следует не спешить надевать парижские туалеты, а годик с ними повременить, – вынесла вердикт миссис Арчер.

– Это с Бофорта пошло, это он завел моду напяливать на жену платья только-только из Парижа. Должна сказать, только врожденное благородство спасает Регину от того, чтобы не выглядеть, как… как… – Мисс Джексон обвела взглядом стол и, заметив выпученные глаза Джейни, ретировалась, пробормотав что-то невнятное.

– Как ее соперницы, – сказал мистер Силлертон с видом автора удачной эпиграммы.

– О… – замялись леди, а миссис Арчер, частично, чтобы отвлечь внимание дочери и увести разговор в сторону от тем, запретных ее ушам, добавила:

– Бедная Регина. Невеселое ей выдалось Благодарение, как я думаю. Слыхали вы о спекуляциях Бофорта, Силлертон?

Мистер Силлертон небрежно кивнул. Об этих слухах знали все, а подтверждать новость, уже ставшую общеизвестной, он считал ниже своего достоинства.

За столом воцарилось угрюмое молчание. Никто не любил Бофорта, и посудачить о пороках и грехах его частной жизни всегда было заманчиво, и делалось со смаком, но идея, что его аферы могли опозорить честь семьи его жены, была слишком шокирующей, и такое обсуждение не доставило бы удовольствия даже его врагам.

К лицемерию в частной жизни Нью-Йорка Арчер относился