Шрифт:
Закладка:
Дирк знакомился с множеством других девушек. Умная Паула и об этом позаботилась. Она приглашала их в свою ложу в опере. Звала на ужин. И изображала полное безразличие к тому впечатлению, которое они производили на Дирка. Когда же он заговаривал с какой-нибудь из них, она страдала.
– Дирк, почему бы тебе не пригласить куда-нибудь эту милую Фарнем?
– Она милая?
– А разве нет? Ты с ней так долго разговаривал, когда танцевал. О чем вы говорили?
– О книгах.
– Ах, о книгах. Она очень мила и умна, правда? Славная девушка.
Неожиданно Паула обрадовалась. Значит, о книгах. Фарнем и в самом деле была славная. Из тех, в которых положено влюбляться, но влюбляться почему-то не получается. Она принадлежала к той же породе, что и многие благовоспитанные девушки Чикаго того времени. Милая, честная, разумная, искренняя, способная, симпатичная, но маловыразительная и незаметная. Подкрашенные волосы, здоровые зубы, неплохие глазки, чистая кожа, ручки и ножки обычного среднего размера. Хорошо каталась на коньках, хорошо танцевала, хорошо поддерживала беседу. Читала те же книги, что и вы. Приветливая девушка. С кучей денег, о которых никогда не упоминала. Много путешествовала. Ее рука твердо пожимала вашу – и это была просто рука. Никакой ток не пронизывал вас, не посылал с тихим звоном стрелу в ваше сердце.
А вот если Паула, стоя рядом, показывала вам какую-нибудь книгу, ее рука ловко обвивала вашу, и вы чувствовали, как вас едва касается ее нежное, изящное тело.
Дирк встречался со многими девушками. Они принадлежали особому типу, известному под названием «девушка северного побережья». Худенькая, высокая, утонченная. Маленький правильный носик, высокий приятный голос с едва заметной гнусавостью, серьги, сигарета, обед у Хайлера. Дирку казалось, что все эти барышни поразительно одинаковые. И разговоры у них одни и те же. Все знали французский и обладали хорошим произношением. Умели танцевать сложные символические танцы, читали новые книги, употребляли одни и те же модные словечки. Они предваряли, пересыпали и завершали свои разговоры восклицанием: «Душа моя!» В их устах эти два слова выражали удивление, сочувствие, удовольствие, насмешку, ужас и отречение. «Душа моя! Ты бы ее видела! Душа-а-а-а моя!» – ужас. Такая манера говорить почти полностью совпадала с манерой девушек из его конторы. «Дивная штучка», – называли они с восторгом какую-нибудь подружку. Искренность превратилась у них в идею фикс. В те дни, когда все разговаривали кричащими газетными заголовками, они понимали, что в разговоре главное следует выделять красным цветом. Слово «вздор» было заменено на «белиберду», а потом и на «бредятину». Теперь больше не говорили: «Какой ужас!» Следовало сказать: «Какая омерзительная гнусность!» Эти слова, произносимые приятными, мелодичными голосами, срывались с хорошеньких губ непринужденно, смело, раскованно и свободно. Они утверждали, что именно в этой раскованности все дело. Иногда Дирку хотелось, чтобы они поумерили свой пыл. Девушки постоянно устраивали благотворительные праздники, постановки и крупные фестивали. Венецианские карнавалы, восточные базары, благотворительные балы. На таких представлениях многие из них пели, играли и танцевали лучше, чем профессиональные артисты, но всему вместе обычно не хватало той особой атмосферы, которая свойственна профессиональным выступлениям. На костюмы и украшения для этих праздников они, не скупясь, тратили тысячи и взамен получали те же самые тысячи, которые со всей серьезностью отдавали на Общее дело. Ничего абсурдного они в этом не видели. Периодически, бросая вызов условностям, они уходили в бизнес или в полупрофессиональные предприятия. Паула поступала так же. Она сама или одна из ее подруг постоянно открывали магазины женских блузок, подарков, устраивали чайные залы, декорированные в аляповатых зелено-пунцовых или оранжево-черных цветах, объявляли о сотрудничестве с рекламным агентством. Такие начинания расцветали, увядали и исчезали, будучи результатом послевоенной сумятицы. В годы войны многие из девушек работали не покладая рук: водили автомобили технической и скорой помощи, были сестрами милосердия, чистили и мыли, содержали войсковые лавки. Только им не хватало вдохновения и удовлетворения от достигнутого.
Они считали Дирка законным объектом своего интереса и возмущались собственническим поведением Паулы. Эти Сюзанны, Джейн, Кейт, Бетси и Салли – для современных чувственных дамочек имена простые и старомодные – беседовали с Дирком, танцевали с ним, выезжали с ним на конные прогулки и флиртовали. В его недосягаемости крылась особая острота. Ведь эта Паула Шторм держит его так крепко, что другие девушки его как будто совершенно не интересуют.
– Ах, мистер де Йонг, – говорили они. – Вас ведь зовут Дирк, не так ли? Какое необычное имя! Что оно означает?
– По-моему, ничего. Это голландское имя. Видите ли, мои предки – по отцовской линии – голландцы.
– Дирк так похоже на саблю или на кинжал. Правда? Во всяком случае, звучит как нечто острое, жестокое, роковое – Дирк!
Он немного краснел (одно из его неоспоримых достоинств) и смотрел на них молча, с усмешкой. По его мнению, этого было вполне достаточно. Дела у Дирка шли в гору.
17
Сходство между этими девушками и барышнями в конторе поражало и забавляло Дирка. Он говорил: «Возьмите письмо, мисс Роуч», – обращаясь к изящному юному созданию, столь же утонченному, как и та девушка, с которой он накануне танцевал, катался верхом или играл в бридж. Даже одежда на конторских идеально соответствовала нарядам тех, с кого они брали пример. Они душились теми же духами. Иногда Дирк лениво размышлял, как им это удается. Конторским барышням было восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет, и их лица, тела, желания и природные качества делали пребывание таких существ в конторе парадоксальным, абсурдным. Они были вполне способны выполнять механическую работу. Чем, впрочем, и занимались. Отвечали на телефонные звонки, давили на рычаги, нажимали на кнопки, печатали на машинках, записывали имена. Милые создания с мозгами четырнадцатилетних подростков. У них были блестящие, идеально завитые волосы, такие же как у очаровательных младенцев с нежными кудряшками. Грудь плоская, фигура совершенно бесполая, как у очень молодых мальчиков. Они обладали мудростью змеи. Носили чудесные свитерочки с торчащими из-под них детскими воротничками, неброские чулки и оксфордские туфли. Стройные и крепкие ноги. Губы пухленькие, мягкие, розовые; нижняя губа немного втянута, точно лепесток, напоминая влажный ротик младенца, который только что оторвался от
