2 ноября

11 часов 45 минут утра

Телеграмма Александры Львовны Толстой А. М. Хирьякову

[АЛЕКСАНДР МОДЕСТОВИЧ ХИРЬЯКОВ, ПОСЛЕДОВАТЕЛЬ УЧЕНИЯ ЛЬВА ТОЛСТОГО, ЛИТЕРАТОР, СОТРУДНИК ИЗДАТЕЛЬСТВА «ПОСРЕДНИК», АВТОР СТАТЕЙ О Л. Н. ТОЛСТОМ. — В. Р.]

«Поместите газетах от моего имени: отец заболел бронхитом, прервали путешествие, непосредственной опасности нет, обстановка самая покойная и удобная. Только корреспонденты досаждают окружающих. Убедительно прошу их не приезжать. Буду вам телеграфировать ход болезни. Сообщайте мои телеграммы петербургскому агенту Ассошиэйтед Пресс»[199].

Из «Яснополянских записок»

Душана Петровича Маковицкого

(Продолжение)

2 ноября

«Л. Н., поговорив перед полуднем с Владимиром Григорьевичем, приехавшим в 9 часов, вздремнул.

В 12.30 дня в мокроте — кровь. Воспаление легких стало несомненным.

Когда Л. Н. был один, все время дремал, легко просыпался, в доброй памяти. Сегодня, как и вчера, немного диктовал: мысли о Боге и письма.

Около Л. Н. дежурили, чередуясь, Александра Львовна, Варвара Михайловна и я, теперь и Владимир Григорьевич. Приходил Стоковский. Приезд Черткова внес успокоение, он твердо убежден, что у Л. Н. хватит сил перенести эту болезнь. Александра Львовна не теряется.

Л. Н. серьезен и, наверно, понимает опасность, сознает, насколько ослаб, насколько болезнь серьезна.

Он нежен, смирен, старается угождать всем во всем, хоть и с напряжением сил, но не показывая этого, соблюдает душевное спокойствие. Очень благодарен за всякое внимание, услугу.

Температура между 2 и 5 часами пополудни — 39,5°, после упала до 38,8°.

Пожелал градусник и прочесть газеты. Владимир Григорьевич прочел статью Хирьякова (о Л. Н. и еще другие), Л. Н. еще просил — не о себе, а „что попадется“ политического.

Сзади, ниже лопатки влево, звук глуше, грохот крупных и малых пузырей. Вправо, под лопаткой, звук тоже немного глухой, хрипы. В этом же (правом) боку стал чувствовать легкую боль. Второй фокус воспаления.

В 6.30 вечера температура — 38,8°, дыхание — 38. Я проветривал в это время, виню себя.

Потом в 7 часов заснул. Слышно, охал: „Боже мой, боже мой“. Я в первый раз слышал от стонущего Л. Н. эти слова»[200].

Из записок Владимира Григорьевича Черткова

(Продолжение)

2 ноября

«Около 5 часов того же дня Л. Н., вероятно, желая рассеять немного свои мысли, попросил меня почитать ему что-нибудь из газет. Я взял лежавший около меня на столе нумер какой-то газеты и, развернув его, стал читать чье-то сообщение о причинах ухода Л. Н-ча из Ясной. По этому поводу я сказал Л. Н-чу, что в ответ на поступавшие ко мне со всех сторон запросы я послал в газеты письмо по поводу его ухода. Он заинтересовался моим письмом […] Во время чтения кто-то нас прервал. Возобновляя чтение, я хотел уже прямо приступить к газете, но Л. Н. спросил о моем письме: „Это все?“ — „Нет, еще есть“. — „Так дочитайте“. Он прослушал все до конца с величайшим вниманием. Докончив чтение моего письма и взглянув на него, я заметил, что он плакал. „Прекрасно“, — проговорил он с умилением. Потом я почитал ему кое-что из тех вестей о нем, которыми в эти дни переполнены были газеты. Сначала он как будто слушал со вниманием, но вскоре, — как я и предвидел, зная его несочувствие к выдающемуся значению, придаваемому людьми его личности, — он попросил меня оставить это и почитать что-нибудь из политического отдела. Я прочел несколько передовых статей. Он лежал тихо, вероятно, только наполовину прислушиваясь и находя в механическом сцеплении читаемых ему мыслей некоторое отдохновение от напряженной работы своего собственного сознания.

Вечером Л. Н. попросил меня позвать Алексея Сергеенко и очень ласково с ним побеседовал. Вспомнив, что он его в Шамардине задержал и тем заставил пропустить поезд и проехаться 50 верст на лошадях, он участливо спросил его, как он тогда доехал.

С первого же дня моего приезда в Астапово я поселился в той квартире, где лежал Л. Н-ч, и в течение всех последующих дней и ночей принимал участие вместе с Ал. Л-ной и остальными в дежурстве около него и уходе за ним. […] Время это протекло для меня как один день. Все слилось в какое-то одно непрерывное видение, в котором мне невозможно теперь отличить ни последовательности дней, ни дней от ночей. Каждое сказанное при мне слово Л. Н-ча я тотчас же заносил в свою записную книжку; и только по этим записям и обозначенным в них дням недели мог я теперь восстановить в своей памяти то, чего я был тогда свидетелем.

Говорил он со мной немного, очевидно, довольствуясь тем‚ что я находился около него. По тому, как он на меня от времени до времени глядел, — то ласково и нежно, то сосредоточенно и вдумчиво, то улыбаясь своей светлой улыбкой, — я не мог не видеть, как рад он был моему присутствию около него в эти столь значительные для него минуты. Вспоминаю, как он раньше не раз‚ бывало, говорил мне, что желал бы, чтобы самые близкие ему люди, дочь его Саша и я, находились около него при его смерти. Вместе с тем он, видимо, сознавал, так же как и я, что мы и сердцем, и душой слишком близки друг к другу для того, чтобы нужны были словесные излияния.

Раз я сидел один около него. Он лежал на спине, с головой, слегка приподнятой подушками, и тяжело дышал. Встретившись глазами со мною, он протянул свою руку в мою сторону и спросил: „Ну, что, милый… милый мой?“ — „Ничего‚ дорогой мой, — ответил я, — потерпеть надо“. Он быстро ответил: „Да, да“, — и снова направил свои глаза в пространство‚ продолжая равномерно охать с каждым дыханием»[201].

Из письма Владимира Григорьевича Черткова в «Русские ведомости»

«…О причинах его (Л. Н-ча. — В. Р.) ухода, касающихся интимной стороны его семейной жизни, распространяться, разумеется, не подобает…

Со своей стороны могу только сказать, что предпринятый Л. Н-чем шаг он предварительно долго обдумывал, и что если он, наконец, решился на него, то только потому, что почувствовал перед своей совестью, что не может поступить иначе. И все те, которые знают и понимают то, чем живет Л. Н., не станут сомневаться в том, что, как бы ни поступил он и в будущем, руководить им будет, в серьезных решениях его жизни, всегда это же самое стремление поступать не так, как ему хочется‚ а как велит ему Бог.

В. Г. Чертков. Телятинки. 1909. Фотография Т. Тапселя

Вместе