Шрифт:
Закладка:
2 ноября
АСТАПОВО
12 часов 00 минут ночи
2 ноября 1910 г. Тула
Телеграмма Владимира Григорьевича Черткова А. Л. Толстой
«Астапово. Из Тулы. Принята 2/XI 12 час. 00 мин. ночи.
Астапово железнодорожный Фроловой до востребования.
„Приеду девять семь минут утра. Владимир“»[194].
2 часа 20 минут ночи
2 ноября 1910 г.
Срочная телеграмма Александры Львовны Толстой брату С. Л. Толстому
«Положение серьезное. Привези немедленно Никитина (врача. — В. Р.). Желал известить тебя и сестру, боится приезда остальных»[195].
10 часов 15 минут утра
2 ноября 1910 г. Астапово Рязанской губ.
Срочная телеграмма Александры Львовны Толстой сестре Т. Л. Сухотиной
«Главное беспокойство отца ужасает возможность приезда больной. Примите все меры, иначе грозит опасность плохого исхода болезни. Отец просит тебя оставаться около больной, беречь ее и удерживать. Необходим полнейший покой. Александра»[196].
Дом начальника станции Астапово, в котором умер Л. Н. Толстой 7 ноября 1910 г. Фотография А. И. Савельева
Из «Яснополянских записок»
Душана Петровича Маковицкого
2 ноября
«В ночь с 1 на 2 ноября к учащению дыхания прибавились еще боль в левом боку и кашель. Тут стало воспаление уже очень правдоподобным…
В 2 часа ночи — 39,2°, пульс — 96, и такая же температура до утра…
Ночью Л. Н. держал руки сложенными, как на молитву. Очень мало говорил. Температуру мерить, пульс щупать охотно давал. Согласился на прослушивание, также на компресс. Дремал, но легко просыпался. Надо было проветривать комнату. Принесли ширмы, обставили ими кровать Л. Н. и открыли форточку в той же комнате, в которой лежал. Вечером опять нашел дым в комнату. Дело было не в щелях, которые печник замазал, а в неумелой топке. […] Печник починил печь … но еще день прошел, пока выучились закрывать вентилятор на печи в то время, пока топили. Ночью тараканы и мыши шумели. Есть и клопы — я снял с рубашки Л. Н.
Утром в 9 часов дыхание — 38, температура — 39,2°. Дыхание пустое, вся грудь подымалась. Голос у Л. Н. ослабел и получил звук грудной, слышно было, сколько усилий и болей стоило ему говорить.
Допустили ошибку, что с самого начала не пригласили сиделку к Л. Н. и что мы сами не упорядочили свое дежурство…
Л. Н. был нужен отдых, а приехали В. Г. Чертков с А. П. Сергеенко.
Л. Н. был сосредоточен, озабочен, молчалив и слаб»[197].
2 ноября
9 часов утра
[В АСТАПОВО ПРИЕХАЛ ВЛАДИМИР ЧЕРТКОВ ВМЕСТЕ СО СВОИМ СЕКРЕТАРЕМ АЛЕКСЕЕМ СЕРГЕЕНКО. — В. Р.]
Из записок
Владимира Григорьевича Черткова
2 ноября
«Меня встретил местный начальник станции Иван Иванович Озолин. […] Он провел меня в эту свою квартиру, где я застал Л. Н-ча в постели, весьма слабым, но в полной памяти.
Он очень обрадовался мне, протянул мне свою руку, которую я осторожно взял и поцеловал. Он прослезился и тотчас же стал расспрашивать, как у меня дома.
Во время нашей беседы он стал тяжело дышать и охать и сказал: „Обморок гораздо лучше: ничего не чувствуешь, а потом проснулся, и все прекрасно“. Видимо, болезнь заставляла его физически страдать.
Вскоре он заговорил о том, что в эту минуту его, очевидно, больше всего тревожило. С особенным оживлением он сказал мне, что нужно принять все меры к тому, чтобы Софья Андреевна не приехала к нему. Он несколько раз с волнением спрашивал меня, что она собирается предпринять. Когда я сообщил ему, что она заявила, что не станет против его желания добиваться свидания с ним, то он почувствовал большое облегчение и в этот день уже больше не заговаривал со мной о своих опасениях.
Он спрашивал меня про А. Б. Гольденвейзера, про свою дочь Т. Л. Сухотину и про то, что делается в Ясной Поляне, на что я отвечал ему, насколько мог, в успокоительном смысле. Между прочим он сказал: „Я получил хорошее письмо от Сережи. Он очень тверд, согласен с моим уходом“.
Затем, вспомнив мое последнее письмо к нему по поводу присланной ему из Ницы книги П. П. Николаева „Понятие о Боге как совершенной основе жизни“, Л. Н.очень сочувственно о ней отозвался, заметив, что автор „обосновывает свою мысль обстоятельно и основательно“.
Потом Л. Н. спросил меня, нет ли вестей от Ивана Ивановича (Горбунова). Я сказал о том, что И. И. в напечатанной беседе с интервьюером сочувственно и сердечно отозвался об уходе Л. Н-ча.
Художник В. И. Россинский. Свидание Толстого с В. Г. Чертковым
Сказал я ему также, что Марья Александровна (Шмидт) шлет ему привет, сочувствует ему и понимает, что он не мог поступить иначе.
Он слушал все с большим вниманием. Опять упомянул про Ив. Ив-ча, что ждет от него книжечек (брошюры из „Пути жизни“. — В. Р.).
Мы молчали. Л. Н. протянул руку в мою сторону. Я нагнулся к нему. Но он тоскливо прошептал: „Нет, я так“.
Я: „Что, трудно вам?“
Л. Н.: „Слабость большая, слабость“. Потом, помолчав: „Галя вас легко отпустила?“
Я: „Конечно. Она сказала даже, что рада будет, если я провожу вас дальше на юг“.
Л. Н.: „Нет, зачем, нет“.
Несколько позже он спросил меня, не приехал ли к С. А-не врач-психиатр. На мой утвердительный ответ он спросил: „Не Россолимо ли?“ Я сказал, что нет.
После молчания: „А ваша мать, Елизавета Ивановна, где?“
Я: „В Канне. Она телеграфировала, спрашивала о вашем здоровье“.
Л. Н.: „Как, разве там уже известно?“
Потом он сказал мне: „До свидания. А девушки наши спят?“
Я вышел и вызвал Александру Львовну.
Днем, когда я дежурил около его кровати, Л. Н., заметив, что я без своих обычных перчаток, спросил: „А у вас экзема прошла?“
В этот день я был свидетелем характерного проявления добродушного юмора, не покидавшего Л. Н-ча даже в минуты тяжелых страданий
Л. Н. лежал на боку, тяжело дыша, и стонал. В это время по поводу маленького инцидента не совсем „печатного“ свойства он вдруг с улыбкой повторил шутку одной отличавшейся остроумием умиравшей французской писательницы, по такому же поводу неожиданно сострившей над собою, к изумлению присутствовавших, считавших ее в агонии. […]
Потом, помолчав немного, он сосредоточенно прибавил: „Эта госпожа… (он назвал ее имя, которое я запамятовал) была очень серьезная и достойная женщина. Она была друг Руссо, значит, разделяла его взгляды. То есть, — добавил он медленно, взвешивая
