Кончился праздник, Сербин и Погорельцев могли отправляться на задуманную охоту. Отпуска разрешены, спальные мешки упакованы, одежда и обувь подогнаны впору, снаряжение уложено, запас продовольствия взят. Машина Сербина стоит в гараже, можно грузиться и ехать, благословясь, в Пышкино на промысел. Но погода, сырая и снегопадная, портила отпускникам настроение. Гололед на дорогах как бы подсказывал: «Не спеши, погоди».

— Что делать? — вопрошает Сербин. — Неделя впустую ушла!

— Надо бы ехать, — говорит Погорельцев, и перед глазами его вспыхивает та катастрофа, что случилась с ним много лет назад.

— Нет, подождем, — понимает душевное состояние друга Владимир Изотович. — Нельзя рисковать…

Клавдия Федоровна стала неузнаваемо ласковая, спрашивает — не забыл ли носки шерстяные, портянки байковые, не жмут ли охотничьи сапоги. Волнуется, ходит, заглядывает в лицо и в который раз все выведывает:

— А страшно идти на медведя?

— Еще не испытывал. Вот испытаю — скажу.

Подходящая для поездки погода так и не наступила.

По хмари и снегомету отправились они в Пышкино поздно вечером семнадцатого ноября. Дни отпуска таяли, ждать было некогда. К ночи по трассе движение должно уменьшиться. На это да на свою осторожность они и рассчитывали.

8

Долго и терпеливо добивался Сербин возможности купить «Луаз». И такой случай два года назад представился. Пригнав машину домой, сдержанный, но счастливый, Владимир Изотович позвонил Погорельцеву:

— Ну, дружище, теперь у нас полный порядок! Твоя «Лада» — комфорт и скорость, мой «Луаз» — проходимость. На асфальте ты верх берешь, на просеке я.

— Поздравляю! — порадовался Сергей Васильевич. — Обкатывай скакуна!

С тех пор удобная машина, с двумя ведущими мостами, брезентовым кузовом, симпатичным капотом — легковушка, скромная внешне и надежная в деле, привозила их и на черничные, клюквенные болота, и на озера, в луга, и на вырубки в березовый лес, где по осени тьма опят, и в сосновые боры за белыми грибами, и в кедровники за орехами. Но дальних поездок они на «Луазе» еще не предпринимали. За полтораста верст в Пышкино, оттуда в тайгу до зимовья, от зимовья — куда-то к медвежьей берлоге, отысканной тамошними мужиками, друзья собирались впервые.

Все уложили, остались одни.

— Как настроение? — спросил Сербин.

— Снежно-туманное. Измотал меня Борис Амосович.

Дорога до Пышкина считалась у шоферов вполне сносной: местами гравий, местами асфальт. Но затяжные подъемы и спуски, крутые повороты. А после Пышкина не миновать и проселков, и заимников, и самого расхлябанного бездорожья, где придется ползти черепашьим шагом, застревать, откапываться. Все это они предвидели, ко всему такому были готовы, но гололед на дороге поразил их. В черте города, где улицы посыпаны солью, еще было терпимо, а за городом машину стало водить, пришлось сбавить скорость до малости и включить второй мост для устойчивости движения.

Небо мрачное, низкое: кажется, подними руку, и наткнешься на промозглую плотность туч. Огни расплывались в сыром полумраке, подобно растекшимся яичным желткам, тускло лучились, — пробиваясь сквозь плотный туман. Хлопья снега, роем порхающие у фонарей и неоновых вывесок пригородных строений, силились привалить землю, кусты, деревья. Но земля, особенно перепаханные поля, растворяла это белое месиво. Однако по канавам и рытвинам, в складках оврагов и в ложбинах снег набивался обильно, сугробами и блестел в свете фар, как лебяжий пух.

Шли редкие грузовые машины, шли без обгона, словно в каком-то трауре или в боязни попасть в засаду затаившегося неподалеку врага. И враг этот был, существовал — настоящий, невыдуманный: скользкая, тонкая пленка льда под колесами. Она держала водителей в напряжении, не давала им расслабиться — оглядеться по сторонам, обмолвиться лишний раз словом с попутчиком. Она сжимала шоферские нервы в кулак, а взгляд приковывала к дороге, только к дороге… Как это было все изнурительно!

После часа тихой езды Сербин, выбравшись на прямой участок, прибавил скорость. И сразу машина стала юлить. Владимир Изотович сбросил газ и придавил тормоз. «Луаз» вильнул к обочине, Сербин перекинул руль влево, и тут же машину крутнуло, потом кинуло в сторону, и она уткнулась носом в подушку наметенного у окраины снега.

— Как заносит, — произнес Погорельцев.

— Да. Уж лучше ползком, чем вверх тормашками, — ответил Сербин. — Пока удачно…

— Тормози осторожно, — посоветовал Погорельцев. — А лучше гаси на скорости.

— Вихрит-пылит, — ахнул Сербин, открыв дверцу, и выскочил. — Дурная погода на нашу голову!

Больших усилий им не потребовалось, чтобы вытолкаться. Сели и двинулись дальше, почти на ощупь. По обе стороны сдвигались забеленные снегом поля. На горизонте узкой полоской темнел еле видимый лес. Тьма все сгущалась. Скоро видна была только дорога, припорошенная белой шуршащей пылью, скользкая, точно шкура змеи. С приближением встречных машин Сербин старался прижаться к самому краю проезда и едва ли не останавливался. Погорельцев сидел с ним рядом. Напрасно Владимир Изотович убеждал его пересесть назад.

— За меня не волнуйся…

С продвижением вперед путь осложнялся. Местами лед сплошь покрывал дорогу, был толстый, отполированный, как стекло, и тянулся на целые километры. Даже на самой мизерной скорости «Луаз» вилял, юзил при малейшем давлении на тормоз, не подчинялся рулю. Оба думали об одном и том же: ударил бы разом мороз, иссушил, выжал влагу, сковал все кругом. Как бы сразу легко покатила машина! Но, видимо, напрасно было ждать нынче скорого холода. Синоптики предсказали теплую зиму, и вот их предсказания сбываются. И тепла нет — сырая промозглость, десять градусов ниже нуля. Непривычно для здешних мест видеть такую погоду в конце ноября.

— Скажи — дорожка! — все более удивлялся Сергей Васильевич, поерзывая на сиденье. — Мы с тобой по такой еще не езживали!

— Не приходилось.

— А летом тут благодать, — продолжал Погорельцев. — Я часто на автобусе ездил в тот год, когда телятник в колхозе «Май» подряжался строить. Председатель мне тогда все пышкинские окрестности показал — на косачей охотились.

— Он сам — охотник?

— Еще какой, если выберет время! Влет любит стрелять. Познакомишься с ним… Осторожно! Скоро пологий спуск, за ним — крутой подъем. Без разгона не одолеть.

— И внатяг?

— Сползем.

— Попробуем выбраться. Не возвращаться же назад!

Перед самым спуском Владимир Изотович остановился, прижавшись к обочине, и они вдвоем вышли проверить дорогу. Тягун уходил метров на двести и кончался у насыпи, перехвативший собой русло неширокой речушки. Широкогорлой дренажной трубы вполне хватало, чтобы поток весной не задерживался. Подъем за насыпью был действительно крут. По ту сторону речушки, на возвышенности, чернел густой ельник, отчетливо различимый в рассеянном свете фар. Оттуда, из-за ельника, машины не показывались все