расположился огромный купол с башнями из мрамора, облицованный полированным золотом. Золотые верхушки башен искрящимися узорами отбрасывали мириады солнечных зайчиков, придававших куполу неземную ауру, так что не было ничего необычного в том, что мужчины и женщины, глядя на это чудо, созданное Человеком, закрывали лица в благоговении, преклоняли колени в молитве, жмурились и плакали.

А вот Шакуни чувствовал, что его тошнит.

Улицы, ведущие к Гребню, походили на полки, вырубленные в засушливом склоне холма. Из каждой поры тела мужчины сочился пот, а он все тащился и тащился к акрополю, цепляясь за любую тень, но казалось, что у солнца были с ним свои счеты. Рукоять трости при каждом шаге врезалась в ладонь, а он все упрямо пробирался под арками Гребня к Куполу.

Над длинными садами, простиравшимися по обе стороны дорожки и расчерченными солнцем на черное и желтое, роились пчелы. Солнце только взошло, но воздух уже раскалился. Грубая россыпь камней, угрожающих кинуться ему под ноги и заставить его споткнуться, лежала на тропинке, подобно пятнам оспы на лице девицы. Эта мощеная дорожка через розарий была единственным путем к покоям короля. И для Шакуни этот путь был очень опасным. Так что он предпочел хромать по саду; мягкая почва поглощала удары трости, и шаги причиняли меньше боли.

Шагая, Шакуни сбивал тростью все бутоны роз, до каких только смог дотянуться. Бесполезные гребаные цветы. Он вздрагивал при каждом шаге, но уничтожение роз давало ему удовлетворение и силы, чтобы пройти через эту боль. Вдали он заметил нескольких садовников-рештов, которые держались в тени, старательно не отводя глаз от земли.

Шакуни усмехнулся. О эти немногие, кому дарована привилегия и благословение служить! Как хорошо, что в Арьяврате запрещено рабство, сардонически подумал он.

Правая ладонь уже болела от трости, когда он остановился в конце сада и вытянул шею, разглядывая стоящую здесь у края арку. Она была отлита из бронзы и увенчана огромным алым орлом Союза Хастины, чьи перья были украшены изящными чешуйками из черных опалов и огненных рубинов. Похоже, что все драгоценные камни, награбленные в Гандхаре, попали на это уродство! Шакуни прошел сквозь арку, сплюнув у ее подножия. Арка из цветов для слепца – все равно что предложение мне участвовать в бегах!

Поднимающаяся лестница жестоко прервала его размышления о финансовой осмотрительности. Шакуни со знакомой злобой уставился на своего старого врага. Шаг за шагом.

Лестница была врагом, с которым он часто сражался, а потому вся кампания была хорошо спланирована. Сначала нужно было слегка вытянуть левую ногу – что отдавалось уколом в пояснице. Затем музыкально стукнуть по полу тростью. А потом вытянуть вперед правую ногу и пережить вечность боли, пронзающей правый носок, правую лодыжку и правую ягодицу.

Преодолев через череду проклятий двадцать ступеней, он споткнулся на двадцать первой. Трость дрожала в его руке. Шакуни напрягся. Вот она, моя спутница, моя тень, моя жена. Вот она. Боль обрушилась на него, как лавина. От резкого удара, казалось, вспыхнул позвоночник, и мужчина почти что рухнул у стены, заскрежетав зубами. Слезящимися глазами он смотрел на оставшиеся ступеньки. Отлично! Значит, теперь я должен испытать эту агонию дважды, простонал он, вытирая нос тыльной стороной ладони.

Рядом в изгибе башни было вырезано окно – выше самого высокого дворцового стражника. Шакуни выглянул наружу, прикрыв глаза рукой. Хастинапур раскинулся перед ним аккуратной сеткой домов, разделенных на сектора для наминов, кшарьев и драхм, домов, где мог преклонить голову любой – город, нарисованный среди карты прямых дорог, испещренных широкими квадратами. Эта часть города вокруг Гребня называлась Коронами. Короны были вырезаны из розового кварца, и красивые розовые дорожки, спускавшиеся вниз вокруг выложенных кварцем аллей, превращали Хастинапур в палитру из красных, розовых и сиреневых пастельных тонов. Даже сады казались идеальными – Хастина была одержима порядком. Лозы, деревья и цветы в Коронах подчинялись четкому замыслу, и от этого Короны казались местом наивысшей красоты и покоя.

Но Шакуни знал, что скрывается за этим фасадом.

К тому времени, когда он добрался до этажа, где располагались комнаты царя, он чувствовал себя так, словно взобрался на вершину. Я так жалок.

Его прибытия ожидала лишь старый гвардеец короля Ахира. Евнух всегда выглядела устрашающе, независимо от того, насколько возвышенным было ее окружение. За свою жизнь она охраняла трех королей Хастины. Светлокожая и беловолосая, она, едва заслышав шаги Шакуни, повернулась к нему лицом.

Калека всегда задавался вопросом, удосужились ли Ахира и Белый Орел когда-нибудь поговорить о своих неудовлетворенных желаниях. Ну а с другой стороны, ему ли говорить о желаниях? Дом Кауравов давным-давно об этом позаботился.

– Господин Шакуни, вы опоздали, – обронила Ахира.

Шакуни посмотрел вниз на свою искалеченную ногу, затем на лестницу и пожал плечами.

– Король сейчас… занят в своих покоях.

Шакуни хорошо разбирался в намеках и оттенках, а потому сейчас он лишь прищурился, как бы спрашивая: Ты хочешь, чтобы я объяснил, что я могу сделать с твоим приемным сыном?

Она, должно быть, поняла намек, потому что слегка поклонилась и сказала:

– Но вы можете войти.

А вот это больше похоже на правду.

– Ты слишком добра, – проскрежетал Шакуни. – Союз благодарен тебе за твою самоотверженную службу. – И, сказав это, самый страшный человек в Союзе вошел в покои короля.

II

Шакуни молча стоял между двумя светильниками, не тронутый светом ни одного из них. Это было странное чувство – смотреть, как трахаются другие люди; возможно, к этому даже примешивалась какая-то нотка ностальгии. Как много времени прошло с тех пор, как к нему нежно прикасалась женщина. Прошли десятилетия. Но… Он ожидал, что короли будут трахаться по-королевски, с королевской важностью и соответствующими звуками. Но вот он, король Хастины, прямо перед ним хрюкает, как свинья в сточной канаве.

Шакуни терпеливо подождал, пока слепой дурак схватит левую грудь куртизанки и присосется к ней, как изголодавшийся медведь к сотам. Шакуни давно научился отделять свой разум от того, что поэты называли сердцем. Он думал о себе как о поверхности, лишенной ряби. Так было легче наблюдать, как Дхритараштра буквально пожирает женщину, когда покои царицы находятся в пределах слышимости. Он должен был испытывать гнев, даже ярость, но на самом деле он чувствовал только радость за царицу. Пусть лучше страдает шлюха, чем ты, сестра.

– Сделай все, что можешь, детка. Я подарю тебе много ублюдков, обещаю. – Дхритараштра положил руку ей на голову и нажал на нее. По большому счету царю следовало бы научиться следить за своим языком, особенно