Шрифт:
Закладка:
Но сила солому ломит, говорит пословица: неприятель с 21/2 часов утра 11-го до 7 часов утра 12-го громил город бомбами, гранатами, калеными ядрами и пулями с зажигательным составом. Город не был взят и пытавшийся выйти на берег десант при одном только виде спешивших к нему навстречу наших солдат, удалился от берега и возвратился на фрегат. «Ожесточенный неприятель в яростной злобе своей должен был ограничиться только тем, что сжег большую часть города, а именно: две церкви, колокольню, часовню, 92 обывательских дома, деревянный острог и казенные магазины: хлебный, соляной и винный». При этом не излишне заметить, что г. Кола, построенный без всякого порядка, с тесными, вымощенными деревом улицами, всегда в случае пожара подвергался большой опасности; при настоящем же случае пожар был неизбежен. Между погоревшими церквами был и прекрасный Воскресенский собор.
Собор этот построен при царях Иоанне и Петре Алексеевичах, в 1684 году. Увенчанный восемнадцатью главами с восьмиконечными крестами, собор имел три храма: главный средний освящен был во имя Воскресения Христова, правый придел — Св. Николая чудотворца, левый — Св. великомученика Георгия. На восточной стороне церкви, под кровлей, прибита была доска, на которой славянскими буквами написана история основания храма. Служба совершалась в нем со дня великой субботы по день Успения Пресвятой Богородицы; он не был согреваем печами и сохранил необыкновенную прочность, изумлявшую всех в течение ста семидесяти лет. 11 августа 1854 года загорелся он вечером, в половине осьмого, и горел ярко и скоро, как построенный из соснового леса.
— Вот его жаль да еще старого пепелища жаль, а то, что город? Городу этому только звание было. Кому надо, тот выселится, за это мы не боимся. Пущай на то и губа-то наша — привольная губа! — толкуют старики коляне (временно расселившиеся по ближним поморским селениям берегов Карельского и Терского).
— А все же вы охотнее бы вернулись в Колу, чем теперь свыкаетесь с чужими местами и чужими обычаями?
— Да ведь это опять-таки привычка, не иное что. Привесился ты к своей печке, посвыкся с ней, известно, на чужой-то печи тебе как будто и зябко. А обычаи наши Кольские — те же обычаи, что и терские, не далеко ушли. У промыслового и поморского народа одна забота и конец один. Гляди ты на море, да полюби его,да не жалей своей души многогрешной — хорошо будет! Море наше, где ни возьми, везде с рыбой, везде, стало быть, с добычей. Разноты тут большой не видать: у нас вон переметами рыбку-то ловят, а здесь, вишь, харвами. Присмотришься ко всему этому, так то же самое и выйдет. Нет ведь наш народ Кольский издавна за толком-то к соседу не ходит. Нашего брата закинутого поморского человека дом-от не держит: так и не привыкаешь к нему. Мы домой-то ходим только отогреться, да праздники большие, по завету отцовскому, христианским образом честно править. Попьешь, пображничаешь с ромом норвежским неделю-другую, да и опять потеплей одеваешься, опять в море лезешь.
— Летом кого ты в Коле увидел? Грудных ребятенков да нянек-старух, и коровы не увидел бы (на весь город две). Лошадей опять тоже не держим. Свинью городничий прикормил (так и та, вишь, не наша), собак увидел бы, потому собака у нас заместо лошади, на них мы все возим: собака наша по этому самому делу — совсем друг.
Летом, стало быть, мы все на Мурмане треску, семгу, палтусину ловим до поздней осени, когда и к берегам ледяные припаи пристынут, и губы все в сплошной лед закует и в море заплавает сало — снег, такой мокрый, что масло коровье. А показалась шуга — сало-то это в мелкий лед застывать стало, мы к дому бежим на зимний отдых, сидим мы дома Святки, сидим Масленицу, сидим Святую неделю. Вот и все наше ликованье, вся радость и земная и небесная.
На те поры у нас и песня, и сказка, и ребята со звездой ходят и стих поют, и хухольники (ряженые) бродят, и все такое. Тут мы живем во мраке: солнышко на то время, не токмо себя, и сумерек-то не показывает. Кажись, коли б на ту пору но месяц да не сполохи (северное сияние), да снег наш белый пребелый не пускал от себя сияние, яко подобает ему — тьма бы кромешная стояла и глаза бы полопались. Болят же они, правда,шибко ноют от ночников от наших со зверином салом, да за одну весну опять светлеют: морские, надо быть, ветры продувают, очищают их.
Живем мы в этой кромешной ночи до Евдокей до самых (до первых чисел месяца марта). Тогда дорогой гостенек-солнышко сначала крайком выглянет, там запаздывать станет все дальше и больше, а там он, батюшко, и совсем перестанет прятаться: так и стоит недель двенадцать с лихвой над нашими над украйными палестинами и над Колой нашей сердечной. Выйдет оно на полдень красивое такое, как и быть летнее солнышко, а