Я распаковал коробку с надписью «AKAI AA 5210 DB». Это был усилитель выпуска тысяча девятьсот семьдесят второго года. Включил. Включился. Подключил через переменный резистор колонки и воткнул шнур выхода с отремонтированного «Акая». Звука в левом канале нет. О бля. И всего-то?

Открутил селектор входов, прозвонил. Всё нормально. Провозился с усилителем до обеда. Причину нашёл. Оказалось, сгорел транзистор 2238 у которого коллектор не изолирован от алюминиевого держателя, на котором крепится. И если коснуться этим держателем до корпуса усилителя при монтаже, допустим, он перегорает, так как в усилители есть четыре конденсатора, которые остаются заряженными, даже при выключенном питании. Вот кто-то и коснулся. И мне интересно знать, кто это? Неужели японец? Хрен с этим маленьким транзистором, так из-за него сгорел и силовой транзистор Тошиба 2SD551.

Я не стал мудрствовать и просто собрал усилитель, уложил в коробку и отложил коробку в сторону. Пусть постоит в ожидании деталей. Глянув на будильник, удивился, что пропустил время обеда.

— Хорошо потрудился. Продуктивно! — похвалил себя я. — Теперь надо отдохнуть.

Занеся в комнату лыжные ботинки и лыжи, пообедал, и лёг подремать, а, проснувшись через час, натёр лыжи свечкой, прогрел ею же парафин, отполировал лыжи, надел лыжные ботинки, уплотнив не только их носок, но и пятку, и вышел на улицу. Ветра не было, жарко светило солнце. Наш южный склон сопки должен был хорошо прогреться и, скорее всего, снег на дороге к вечеру растает.

Поднявшись по нечищеному тротуару до третьего дома, я надел лыжи и опробовал их на коротком спуске до садика, пытаясь ехать змейкой. Ребятня выше садика не заходила и мне никто не мешал. Машины, кроме грузовиков, снабжающих хлебный магазин и «Гастроном», сюда в снег не спускались вообще. А грузовики приезжали рано утром. О чём говорили их следы на снегу.

«Змейка» получилась такая, словно я лет двадцать не стоял на лыжах. Но получилась. И я отстегнул ботинки и снова ушёл вверх по склону аж до остановки. На этот раз я спускался почти по прямой, время от времени делая экстренные торможения рёбрами лыж. Редкие прохожие, поднимавшиеся по тротуару по проторённой в снегу колее, смотрели на меня с интересом, и, мне казалось, с завистью. Некоторые улыбались.

Третий раз я скатился, почти не тормозя, до самого низа, проехав и за свой дом и дальше по пологому участку до Космонавтов-17.

— Офигеть! Да тут не меньше шестисот метров отличного спуска! — подумал я, отдыхиваясь. — Жаль, только, подъёмника нет!

Однако я ещё несколько раз поднимался по дороге до самой остановки «Энерготехникум» и катился до тех пор, пока ехали лыжи. Раз на пятый, когда ноги уже дрожали от усталости, я направил их в сторону своего подъезда. Мокрый, как мышь я взошёл на свой второй этаж с блаженной улыбкой. Счастью моему не было границ.

Приняв душ и немного полежав, задрав ноги на стену, я ещё немного поковырялся в другом усилителе «Акаи», и, найдя неисправность и у него, требующую оригинальных запчастей, перестал переживать за свой новый мозг. Кухня работала и котелок варил.

К семи часам поднимаясь к спортзалу с гитарой, я отметил, что вся территория вокруг наших домов и школы от снега очищена.

— И это сделали за один день два человека, фактически — старика, — подумал я, покачивая головой. — Удивительно трудолюбивый народ воспитала партия КПСС.

Участники музыкальной банд-группы уже находились в зале, стояли и сидели на сцене и слушали мои песни. Бас-гитарист «ковырял» свои струны, пытаясь поймать басовый рисунок. Слушали они Антоновскую «У берёз и сосен»[32] в моём исполнении. За версию я взял её рок-аранжировку и исполнение Юрия Антонова в дуэте с Лепсом. По моему мнению — это наилучшая версия песни.

На своей записи я позволил себе спеть за них обоих. Мой детский высокий голос натренированный специальными дыхательными упражнениями довольно уверенно держал высокие ноты, но в них не хватало хрипотцы. Зато Антоновская партия мне удалась отлично.

Я поморщился, услышав диссонанс в тембрах голосов, но тут же успокоил себя.

— Однако, кто может и хочет, пусть споёт лучше. Моё дело паровоз толкнуть.

— Привет всем! Ну как настроение? — спросил я бодрым голосом, сразу присаживаясь на скамейку, где вчера сидела «высокая комиссия». Ноги не слушались и подламывались от усталости.

— Привет! Да, все замечательно, — задумчиво произнёс Попов, выключая магниофон, — только…

Я уставился на него в предчувствии неприятности.

— Что только⁈ — спросил я, не дождавшись от него продолжения реплики.

Попов скривился и виновато, опустив глаза, уставив взгляд в пол сцены, произнёс:

— Брат у меня старший послушал вчера твои песни…

Я хмыкнул, скривив лицо в презрительной ухмылке.

— Понятно… Что ж вы такие тупые⁈ — спросил я и вздохнул. — И что брат?

— Ну… Он сказал, что так играть двенадцатилетний пацан не может. И тексты такие сочинять не может… И, вообще… Он назвал тебя идеологическим диверсантом. Он думает, что кто-то тебе это всё даёт, а ты распространяешь.

Хорошо, что я сидел, и мне некуда было падать, а то я точно бы не удержался на ногах, ибо ноги у меня задрожали.

— О, как⁈ — наконец выдавил я. — И кто же, боюсь спросить, по профессии твой брат, что он рассуждает такими категориями: диверсия, идеология. Комитетчик?

Виктор Попов отрицательно затряс головой. В глазах его проявился испуг.

— Нет-нет! Он работает в нашем райкоме партии. Инструктором… По культуре… А закончил наш институт искусств по гитаре. Я, ведь, почему и дал ему послушать записи, потому что он часто рассказывал, что многие ансамбли сейчас поют антисоветчину и их за это сажают в тюрьму.

— Короче, Склифосовский, — оборвал его я. — Мне уходить?

Попов понурился и пробубнил:

— Нет, но он сегодня понёс мою плёнку в райком.

— Пи*дец! — подумал я. — Где райком, там и «комитет».

— Ладно! Понятно! Спасибо ребята! — поклонился я сцене. — С вами было хорошо, но я всё-таки пойду. Собирайте магнитофон. За колонкой я позже зайду. Сегодня, но позже.

Попов быстро отключил магнитофон, закрыл крышку и положил «Ноту» в мою тряпичную сумку. Остальные соучастники прятали взгляды, но от Попова как-то отстранились. Никто ему помогать в сборе моего имущества не стал.

— Я помню своё обещание, Андрей, и готов его выполнить, если ты оставишь у меня инструменты.

— Да,