материнские чувства, тревога, а также многие производные психологические последствия этих эмоций, как, например, восторг, радость, воодушевление, а также депрессию, психосоматические заболевания и тому подобное. Если этот шаг будет сделан, то всё, что делает нас такими, какие мы есть, исчезнет, и наши потомки будут казаться нам бесчувственными автоматами. С другой стороны, они, со своей точки зрения, расценивали бы нас как примитивных предшественников собственного вида, во многом аналогично тому, как мы относимся к обезьянам.

Естественно, когда мы говорим, что неокортекс ликвидирует наши основные эмоции, это не означает, что все эмоции обязательно будут вычеркнуты из репертуара наших потомков. В мозге есть центры удовольствия, и если они лишатся стимула в виде старых эмоций, то, несомненно, найдут новый материал в чисто неокортикальных реакциях. Тогда центры удовольствия мозга могли бы обрести новую функцию в совершенствовании таких удовольствий неокортикальной природы, как эстетическое восприятие, научные исследования и теоретизирование, особая радость от решения головоломок и подобного рода удовольствия для склонного к суждениям и логическому мышлению ума.

Вполне возможно, что когда неокортекс, наконец, полностью возьмёт верх и будет играть важную роль в формировании нашего гипотетического нового вида, его представители будут приспособлены к жизни лучше, чем мы, — освобождены, как и должны были бы, от неослабевающего внутреннего диссонанса между чувствами и разумом, довлеющего над человечеством. Человекообразные обезьяны превосходно приспособлены к условиям своей жизни благодаря работе своей лимбической системы и практически не нуждаются в ресурсах многообещающего неокортекса, которым они обладают; эта будущая раса аналогичным образом ощутит преимущества наличия лишь одной доминирующей мозговой функции — в их случае способного к рассуждению неокортекса. Возможно, весь ход человеческой истории был всего лишь сравнительно коротким этапом переключения между этими двумя состояниями равновесия.

У всех остальных видов нет иного выбора, кроме как чувствовать себя непринужденно в той жизненной нише, в которой они оказались: обезьяна не задаётся вопросом о смысле своего существования или о своём предназначении — она просто живёт, — и будущая раса вряд ли будет испытывать такие смешанные чувства, какие знакомы нам. В конце концов, Homo sapiens можно определить не по «мозгу» и «культуре», а как существо, которое знало неудовлетворённость, которое жило в «божественном недовольстве» именно потому, что в нашей родословной линии именно у нас формирующийся неокортекс достиг такой стадии, когда он бросает вызов старому мозгу и в некоторой степени контролирует его, но у него ещё нет собственной области деятельности. Наш разум и всё наше существо в основе своей двойственны, и это, не считая каких-то наших технических достижений, является отличительной чертой Homo sapiens.

Вопрос о том, существует ли подобная линия развития в других частях Вселенной, где эволюционировал разум более высокого уровня, остаётся открытым для рассуждений. Может случиться так, что это направление развития характерно исключительно для нас самих, но мы не склонны теоретически допускать уникальные явления и считаем более вероятным то, что стадия, подобная нашей, неизбежна в развитии любого разума очень высокого уровня в любом месте Вселенной. В любой линии эволюции переходные фазы неизбежны, и поэтому мы считаем, что нам следует ожидать появления стадий, подобных нашей, везде, где возникают высшие формы жизни и разум.

Любая переходная стадия по своей природе не очень стабильна и потому, вероятно, будет не слишком долгоживущей. Именно по этой причине, если не по какой-то другой, геологическая летопись не содержит массовых свидетельств существования связующих форм. Отсюда и долгие поиски переходных форм (так называемого «недостающего звена»), которые перебросили мост через пропасть между человекообразными обезьянами и нашим видом, — пробел, который только в наши дни заполняется благодаря совсем недавним открытиям в Африке австралопитеков и других связующих форм.

Однако если мы окинем взглядом всю историю развития приматов с менее антропоцентричных позиций, то нам или нашим потомкам, возможно, всё же удастся обнаружить, что австралопитеки были относительно стабильной формой, если сравнивать их с нами, Homo sapiens. Будущее вполне может показать, что мы, наряду с неандертальцами, кроманьонцами и другими сравнительно недавними предшественниками, были «пробным этапом» в движении природы к более стабильной форме, способной стать носителем разума высокого уровня. Сам факт того, что мы обнаруживаем у себя конкурирующие системы мышления в пределах одного мозга, должен нас насторожить: вероятно, мы сами являемся своего рода «переходной формой» между человекообразными обезьянами и будущим, более гармонично адаптированным Homo neocorticus.

Разумеется, это создаёт огромные проблемы в ходе планирования установления межпланетных сообщений. Возможно, что лишь на переходной стадии, свойственной нашему виду, и то лишь на коротком этапе его развития, у нас вообще возникает какое-то ощущение потребности куда-то добраться и что-то исследовать. Это та склонность, которая характеризует наш прогресс. И если другие существа нашли определённую среду обитания и приспособились к ней, человечество столкнулось с вызовом в виде новых горизонтов и постоянно стремилось к ним, будь то на кораблях из стволов папируса, на плотах из бальсового дерева, на парусных судах, самолётах или межпланетных ракетах.

Сейчас, начиная проникаться необъятностью Вселенной, мы чувствуем себя запертыми в одиночестве в её дальнем уголке на нашей крохотной планете. Но для того, чтобы установились межпланетные сообщения, нам, вероятно, нужно будет ловить редкий шанс того, что в другом мире появился другой биологический вид, который достигнет нашей стадии развития примерно в то же время, что и мы сами, или, скорее, в то время, за которое позволило бы добраться до них то расстояние, которое нужно преодолеть. Не исключено — более того, вполне вероятно, — что такие миры существуют на просторах Вселенной.

Куда же мы отправимся дальше? Каков будет мозг, который заменит наш?

Супермозг Homo neocorticus, как мы уже говорили, не обязательно должен быть заметно крупнее нашего, чтобы породить разум совершенно иного качества. Однако для того, чтобы это изменение случилось, он должен несколько превосходить наш как по количеству своих нейронов, так и по количеству соединений аксонов и дендритов между ними — и, следовательно, в определённой степени по абсолютной массе.

На материале уже работающей лаборатории, которая находится у нас на Земле, мы можем наблюдать, как при переходе от мозга обезьяньего образца к человеческому, прежде всего, в более полной мере используются возможности мозга меньшего размера. Например, у австралопитеков — так называемых обезьянолюдей — размеры мозга были не больше, чем у современных человекообразных обезьян, однако они изготавливали примитивные орудия труда и на протяжении долгих веков делали первые шаги к человеческому образу жизни ещё до того, как условия окружающей среды потребовали ещё большего развития интеллекта. Лишь после этого появились виды с более крупным мозгом. Если же брать нас самих, представителей нашего собственного вида, то